Легко пророчествовать в идеальной лесной тиши над листом белой бумаги, тем более что люди, навеявшие те интересные мысли, разъезжаются, кто куда, и быстро об этих мыслях забывают; они с тобой спорить не могут, поэтому приходится возражать самому себе, фантазировать и оттачивать каждое слово.
Но вот незадача. В последние годы моя дача в Бирштонасе стала проходным двором, поэтому работать становится всё труднее и труднее. Посетители разные: друзья, незнакомые люди, курортники. И все обращаются почти с одним и тем же вопросом:
- Писатель, как дальше будем жить?
- Я не пророк.
Более сдержанные умолкают, а те, кто понаивнее, всё прижимают к стенке:
- Но ты же заваривал кашу...
Меня возмущает то, что литовцы ожидают ответа, словно милостыни, из чужих уст, никто из посетителей не говорит, что нужно предпринимать, чтобы эта несуразная жизнь хоть чуточку улучшилась, как противиться этому коллективному разгильдяйству, будто в издёвку названному независимостью. Один только А.Терляцкас при встрече высказал сущую истину:
- Витаутас, мы все знаем, что наша независимость - всего лишь формальность, настоящей как не было, так и нет. Но самое страшное, что все это знают, но никто не смеет громко об этом сказать.
Такую правду очень трудно выслушивать, но ещё больнее воочию наблюдать, как сегодня у тебя под боком безжалостно и методично уничтожают некогда процветавшую деревню Рудупис. В ней остался только один мужчина. Несколько сбежало, а пятеро повесились.
Я даже поставил памятник этой убитой деревне, т.к. всё произошло так, как когда-то писал поэт: "Была деревня, и нет её. Её не сожгли, её задушили оккупанты собственного производства".
Была деревня, был свой дом культуры, медпункт, ансамбль пожилых людей, этнографический коллектив, собиравший фольклор “лесных сувалькийцев”, была птицеводческая ферма, телефоны, пассажирский транспорт прибывал четырежды в день, дважды в неделю появлялась автолавка... И была школа, полная гомонящей детворы! Теперь нет ничего. Настолько ничего, что от воспоминаний звенит в ушах. Когда-то мы с председателем планировали устроить в школе литературный музей, т.к. в ней учился Юстинас Марцинкявичюс, неподалёку родились Витаутас Бубнис, лингвист Ионас Казлаускас и ещё несколько литераторов. Но школу закрыли, а потом и продали. Теперь дети топают семь километров в Пренай.
Не осталось бани, зато появились педикулёз и чесотка, оставшиеся старики, как до войны, купаются в кадках и то только летом, а если случится болезнь, пожар или ещё какая-нибудь беда, все летят ко мне, чтобы позвонить по телефону. Есть ещё один аппарат, у соседа, построившего здесь дачу, но дозваться до него можно только по выходным. Некогда обрабатывавшаяся вокруг земля заросла полынью, чертополохом, мои пчёлки вечно голодные. Если бы не липы, вереск да выступающая роса на листьях, вряд ли мне удалось бы сохранить хоть один улей.
Нет деревни. Находившаяся рядом турбаза, которая давала несколько десятков рабочих мест деревне и приносила миллионные доходы государству, сегодня уничтожена, словно фронтовым вихрем. Детские санатории, дома отдыха, пионерские лагеря распроданы, разрушены, закрыты или растащены по кирпичику. Бездействует комбинат бытового обслуживания, на котором прежде бесплатно обстирывали колхозников, ремонтировали их обувь, часы и прочие предметы быта. Не осталось ничего.
Жил неподалёку от меня мастер на все руки механизатор Альбинас Тамошюнас. Он и тракторист, и комбайнёр, и токарь, и сварщик и вообще необычайно трудолюбивый и услужливый человек. Если, бывало, кто-то среди ночи увязнет в снегу, он обязательно вызволит, у кого-то засыпало колодец - он вычистит, выровняет дорогу, соберёт обломки. Чуть что - помоги, Альбинушка! Насколько мне известно, он ни разу никому не отказал в помощи, он постоянно был в районе передовым пахарем и комбайнёром, за что награждён четырьмя орденами, был членом райкома. Один раз он увидел немецкую электромолотилку, а потом поставил в деревне более совершенное устройство собственной конструкции.
Мы не уставали удивляться:
- Альбинас, откуда это ты так во всём разбираешься?
- А как же иначе, ведь я окончил Молотковую академию в Бальберишкес! - Так он в шутку называл обыкновенную школу трактористов.