— Желаю вам удачи, — прозвучали последние слова, прежде чем дверь с тяжким скрипом закрылась. Максим открыл глаза, но по-прежнему оставался в темноте. Тогда он понял, что освещение выключено. Спустя мгновение раздался щелчок, и комнату залил ровный свет неоновой лампы.
Максим наконец увидел то, что искал на протяжении всех этих долгих недель. То, что находилось внутри загадочной комнаты блестящего психиатра Вебера и приводило в неописуемый ужас всех добровольцев, которые попадали сюда.
В одном углу комнаты находился унитаз, и умывальник из хромированной стали. В другом — больничный матрац серого цвета. А остальное пространство этого квадратного помещения занимала пустота. Стены состояли из сплошного зеркала, которое превращало комнату в многомерный лабиринт реальностей, убегавший сразу в четыре стороны и размножавший Максима на бесчисленное количество его двойников.
Максим сделал неуверенный шаг к центру, еще раз огляделся, увидел шеренгу своих растерянных отражений и похолодел. Он понял загадку комнаты Вебера.
Зеркала идеально отполировали. Ни пылинки, ни царапины.
И они были слегка кривыми.
Жатва
— Моя вчера психанула, — жаловался Димка, убирая инструменты, — не поеду, говорит, в твою Грецию!
Алексей изобразил слабую заинтересованность на бесстрастном лице. Мыслями он был далеко, глазами в радиусе ста метров, а телом — в шаге от коллеги. Стоять на стреме всегда удобно. Можно помечтать.
— Там революция, говорит. А я ей: не хочешь, не надо. Или Греция или ничего. Сам поеду и плевать на революцию. Совсем заелась, стерва.
— Бывает, — нейтрально отозвался Алексей.
— Ты чего? — Дима воздвигся на ноги.
— Сон дурной приснился, — Алексей слабо поморщился: неважно, ерунда.
— А-а-а, — Сеченов моргнул. — Ладно. С этим все.
Оба посмотрели назад, туда, где в трех метрах у стены лежало тело. Тела не было. Вместо него на асфальте чернела маслянистая лужа, от которой за угол тянулся неровный шлейф. Капли в свете фонарей блестели, словно ртуть. Послышался отдаленный грохот — что-то налетело на мусорный бак.
Коллеги переглянулись. Выяснять отношения не было времени. Рефлексы сработали быстрее, чем сознание, и Алексей с привычным налетом скуки наблюдал за собой крадущимся в тени. За своими тренированными и сильными ногами, которые кормили его третий десяток жизни. Тело, — на профжаргоне их называли только «телами», — не успело убежать далеко, но двигалось довольно резво, несмотря на ранение. Оно пошатывалось, трепетало кляксой на кирпичном полотне стены, нелепо вскидывая руки, не то постанывало, не то подвывало от боли. Алексей не видел, но чувствовал, как по противоположной стороне проулка бежит Дима — мелкими, быстро мелькающими шажками, сгорбившийся и черный, как гигантский паук.
С этим пора кончать, думал Алексей. В такие моменты к нему всегда приходила на ум ассоциация: естественная нужда. Работать это как пойти в уборную. Неприятная, но необходимая процедура. Единственный выход — делать все быстро и эффективно. Тело бежало уже в трех шагах впереди. Видимо, почуяв опасность, оно заверещало еще громче.
— В шею! — придушенно зашипел Димка.
Алексей прыгнул и на излете насадил тело на длинный металлический штырь, вогнав сталь в то место, где должно находиться сердце. Раздался хриплый вопль, и преследуемый с влажным шлепком рухнул на землю.
Оба высились над жертвой и наблюдали, как распластавшийся силуэт быстро избавляется от признаков жизни. Последние судорожные вдохи, последние рефлективные подергивания конечностей… Агония. Через минуту-другую это будет просто бездыханная плоть. В такие моменты у Алексея пересыхало горло. Где грань между живым и мертвым? Он нагнулся, с хлюпом вынул штырь из спины и смекнул, что умертвил-то женщину.
— Блин, — прогудел Сеченов, — я же говорил, в шею. Теперь проценты снизят. А у меня каждая копейка на счету.
— Перебьешься, — Алексей вытер сталь об одежду трупа, — Лучше скажи, какого члена пришлось делать все заново?
У Сеченова в горле что-то заклокотало, отчего Алексей позволил себе улыбнуться краешком губ. Слабое утешение.
— Я же не знал, что сильная окажется. Я по инструкции… По ней указание было органы не трогать.
— Ладно, — Алексею это порядком надоело. — Есть еще что-нибудь сегодня?