— Он хочет вас видеть. Только вас.
— Как он? — спросил я, прежде чем войти.
— Боюсь, неважно, — сказала медсестра. — Вам придется заполнить ряд документов.
Я сцепил челюсти поплотнее, и вошел в палату. Прошел к кушетке отца и присел на краю. Слышалось тихое попискивание медицинских приборов и редкие сиплые вдохи. Я думал, разревусь, но нет. Я взглянул на отца. Он смотрел на меня — тем знакомым бесконечно усталым взглядом, в котором наконец-то появилось облегчение. Я вдруг понял, как же сильно он состарился. На голове бинтов было меньше всего и до меня наконец дошло, во что превратили его облик все те мелкие черты, появлявшиеся с течением времени. От прежнего энергичного собранного человека, каким я знал своего отца, ничего не осталось. На кровати лежала развалина. Жестоко изувеченный кем-то или чем-то старый беспомощный человек с изношенным сердцем и сосудами.
— Папа…
Он нашел в себе силы и взял меня за руку. В его хватке до сих пор ощущалась былая твердость.
— Послушай, — хрипнул он, так тихо, что пришлось наклониться к самым губам. — Мой срок вышел. Ничего не поделаешь.
— Да, — пробормотал я. В голове образовалась пустота.
— Позаботься о женщинах, — его взгляд стал осмысленнее. — Теперь настал твой срок. Я знаю, как ты жил все это время. Теперь ты готов.
— Я…
— Молчи, — приказал он, и я не осмелился перечить. Он облизнул пересохшие губы и продолжал, медленно выталкивая из себя слова. — Пришел твой срок, и ты должен быть твердым. Понимаешь?
Я торопливо кивнул, не понимая совершенно ничего, но опасаясь, что расспросы окончательно доконают его. Он слабо похлопал меня по руке.
— Каждую ночь, сынок. Ровно в три и до четырех… — он часто задышал, закатив глаза.
Я ждал, напряженный, готовый вскочить и притащить сюда весь персонал больницы, если потребуется. Но отец справился с одышкой, даже сейчас он проявил недюжинную волю.
— До четырех, — напомнил я.
— Да. Час волка. У дверей в дом. Сынок… запомни. Никогда не отводи взгляд. Никогда. Смотри ему прямо в глаза.
— Хорошо, — отозвался я. — Так и сделаю.
Он тяжело сглотнул — под кожей в горле будто камень прокатился — и добавил:
— Будь сильным. У него много лиц, — на этих словах он всхлипнул. — Храни свой дом, иначе потеряешь все. Такова цена, ведь… меньшее зло лучше, чем большее. Пойми, я… все делал ради вас.
Я встал, чувствуя, что накатывает запоздалый приступ слез и вылетел из палаты.
Мы пробыли в больнице до позднего вечера. Примерно в десять к нам вышел врач и принес соболезнования. Мы просто поставили подписи в нужных местах на медицинских бланках и поехали в родительский дом.
Перед отъездом я заметил в коридоре друзей отца из его «клуба» — врача, профессора, старых сослуживцев. Они подошли и выразили свои соболезнования.
— Спасибо, — пробормотал я, — но нам нужно уезжать.
Они пожали мне руки. Последним был профессор. Сжимая мою ладонь в своей, он сказал:
— Мы всегда готовы встретиться.
— Почему? — не понял я.
— Потому что тебе надо все объяснить, — сказал профессор. — Условия Договора.
— Договора?
— Нас много таких, — сказал профессор, — меченых.
Я ничего ему не сказал. Понял только, что все эти люди тоже выглядят измотанными и уставшими. Я кивнул, повернулся и ушел. Всю обратную дорогу мы молчали. Мы молчали, когда приехали, и в торжественном молчании сидели за столом, пока сестра заваривала чай. Я дико устал. Время было зимнее, и жар от камина заставил раскраснеться. После горячего питья нас разморило окончательно. Вместе с сестрой я помог маме подняться наверх, и мы уложили ее.
— Я лягу с ней, — сказала сестра, — только попозже.
Мы спустились обратно и уселись на диване у камина, тупо уставившись в огонь. Я подумал, что еще пара недель — и над ним появятся носки для подарков. В голове была каша, вести осмысленный разговор о чем-то было сейчас тяжело. В какой-то момент я посмотрел на сестру и увидел, что она спит, сжимая пустую кружку. Я поднял сестру и отнес наверх. Пусть отдыхает. Завтра будет много хлопот: понаедут родственники, друзья, знакомые.
Огонь от камина превращал гостиную в темную пещеру, озаряемую отсветами от костра: багровые мазки на сизом. Вверх поднимались волны тепла. Тянуло в сон. Я добрался до дивана, поднял с пола кружку сестры. На ковер натекла лужица. Я так и сидел с кружкой, пока какое-то внутренне чувство не заставило поискать взглядом часы. Они висели, как и обычно, на противоположной стене, над фотографиями в рамках. Маленькая стрелка приближалась к трем. Глаза жгло, веки склеивались сами собой. Нужно лечь спать. Так поступил бы любой нормальный человек на моем месте. Нужно только закрыть глаза и укрыться стеганым одеялом, лежавшим рядом.