Он прилепил ко дну стакана свечу, поднял светильник над головой. Если газовый баллон еще не совсем пуст, может, можно пользоваться плитой. Стук каблучков узницы за переборкой указывал на то, что она перемещалась одновременно с Люсьеном, будто голодное животное, которое слышит, как взад-вперед ходит сторож и на слух улавливает его движения. Люсьен поставил свечу на стол, вырвал листок из блокнота и написал печатными буквами:
ЛОЖИСЬ НА КРОВАТЬ.
Подумал и добавил:
МНЕ НАДО СЛЫШАТЬ, ЧТО ОНА СКРИПИТ. БЕЗ ГЛУПОСТЕЙ. Я ОТКРОЮ ДВЕРЬ И ПОДАМ ПРОВИЗИЮ В КОМНАТУ. ПРИ ПЕРВОМ ЖЕ ПОДОЗРИТЕЛЬНОМ ДВИЖЕНИИ БУДУ СТРЕЛЯТЬ.
Трудно удержаться от улыбки. Он словно вернулся в те времена, когда носил короткие штанишки, играл в разбойников с большой дороги. Опять взял свечу, встал у двери на колени, трижды постучал и сунул в щель листок, который с другой стороны вмиг исчез, подхваченный нетерпеливой рукой. В наступившей тишине он ясно различал дыхание Элианы, и от незнакомого чувства сжалось горло. Он прислонился лбом к притолоке. Хотелось просить прощения.
Легкий стук каблучков удалился, и кровать скрипнула всеми своими ржавыми пружинами. Тогда он быстро схватил провизию, приоткрыл дверь и как попало сунул пакеты в комнату. Долго катилась коробка консервов. Он был доволен, что допустил этот грубый жест, утверждавший его превосходство. Закрыл дверь на ключ и присел на корточки. Скрип кровати уведомил о том, что там встали и принялись собирать разбросанные предметы. В щель под дверь пробивалась полоска света, что доказывало, что электрический фонарик Элианы пока работал. Чтобы экономить батарейку, ей приходилось заставлять себя жить в темноте — свидетельство неожиданной силы характера. Люсьен, в свою очередь, прислушивался к передвижениям каблучков, по стуку определяя размеры комнаты, на которую он в прошлый раз едва взглянул. «У нее, конечно, нога закоченели на цементном полу. Но не могу же я принести ей войлочные домашние туфли!» Шаги приблизились.
— Вы здесь?
Он прикусил губу. Едва не сказал: «Да».
— Чего вы хотите в конце концов? Денег? У меня их нет. Вы ошиблись: я преподаю в лицее.
Пауза. Внезапно голос дрогнул:
— Мне надо верить: я здесь сойду с ума!
Люсьен вслушивался в каждое слово. Она была искренней или пыталась растрогать своих тюремщиков? Пока не похоже, чтобы в тоне сквозило отчаяние.
— Вы здесь?
Он дважды постучал в дверь.
— Тогда почему не отвечаете?
Люсьен бросился к столу и быстро написал:
ТЕРПЕНИЕ. ТЕБЯ СКОРО ОСВОБОДЯТ. НЕМЕДЛЕННО ВЕРНИ ЭТУ И ПЕРВУЮ ЗАПИСКИ.
Он перечитал свое послание. Нет. Идентифицировать прописные буквы невозможно. Он сунул листок под дверь и вскоре подучил обратно обе записки.
— Я знаю, почему вы отказываетесь говорить, — сказал голос. — Вы — женщина. И я могла бы вас узнать. В машине я узнала аромат ваших духов.
Опешив, Люсьен соображал. Духов? Каких духов? Внезапно он вспомнил о шлемах. Чулки Мадлен Корбино!
— Вы не отвечаете, — продолжала Элиана. — Вот видите, я права. Но неужели женщины не могут сказать друг другу правду? Неужели нельзя помочь друг другу?
Все прогнозы Люсьена оказывались опрокинутыми. Как теперь вызвать ее на откровенность?
— Вы одна? — спросила Элиана.
Опять записка:
НЕТ.
— Человек, который заставил меня похитить, ждет вас на улице?.. Это Филипп. Это ведь он, правда? Ему нужны деньги? Ему всегда нужны деньги… Но где же мне их взять?.. Вам известно, сколько я получаю?.. Две тысячи франков в месяц, да и то… Что же мне делать?.. Может, он рассчитывает, что сумеет получить выкуп у моих родителей?.. Но ему-то известно, что они небогаты…
Люсьен приник к двери ухом, будто врач, который выслушивает больного, пораженного неведомым недугом. Об Эрве он забыл. Он впускал в себя этот голос, интонации которого ему были ведомы. Вначале казалось: это голос учительницы. Но теперь слышался другой, низкий, взволнованный, прерываемый вздохами голос, который вызывал в его воображении картины обнаженной натуры.
— Скажите, чтобы он пришел сюда — поговорить… Ему следовало бы знать, что родители вот-вот забеспокоятся. Я еще вчера утром должна была приехать в Тур…
Люсьен смутно отдавал себе отчет, что его мелкие пакости школяра не имели ни малейшего значения. Но чтоб эта женщина в слезах растрогала его… он уже ничего не понимал… наверное, никогда он этого не забудет. Она затихла. Он подскочил к столу и нацарапал, позабыв, что надо обращаться на «ты»: