— Пусть Аглая меня проводит. Это ненадолго, я сделаю ей подарок.
Лукреция повесила Аглае на шею медальон с часиками, еще раз убедилась, что дочь правильно запомнила расположение большой и маленькой стрелки, когда нужно возвратиться домой, и смотрела потом из окна столовой, как дочка со стариком идут сквозь прореху в покосившемся заборе на участок Ционовского. Сам дом был ей не виден, но она помнила его — огромный, с причудливыми выступами и балконами, просто мечта привидений. Помнила и небольшую пристройку, снаружи похожую на сарай, в которую старик переселился лет пять назад, не в силах больше одолевать высокую лестницу с резными перилами.
Парочка передвигалась медленно. Профессор не опирался на плечо Аглаи, как это делала она сама три года назад, подвернув ногу и используя потом дочь вместо костыля. Он просто позволял ей поддерживать себя под руку, пару раз убрал перед Лайкой мешавшие проходить ветки сирени, и Лукреция сразу простила ему «дурочку» и это идиотское «нравится убивать». Она вспомнила почему-то, как Лайка до тринадцати лет могла на уроке в присутствии Ционовского присесть тут же, рядом со столом по-большому, и профессор каждый раз спокойно потом переходил с ней в другую комнату, отмахиваясь от панических извинений матери: — «Ерунда, мы заигрались в слова, девочка просто забылась и не успела добежать до клозэта .
Лукреция вдруг подумала, что Ционовский при большом размере тела (раньше он был тучен и вальяжен) совершенно не мешал своим присутствием. Уже через несколько минут после появления профессор странным образом становился незаметен в доме как родной старый шкаф, и — никаких советов, назиданий, замечаний. Проводил с Лайкой по пять часов подряд, и никогда ей не было так спокойно за дочь, как в эти пять часов по четвергам. С чего, спрашивается, он сегодня завелся?
Лайка опоздала на двенадцать минут, это было нормально, она частенько отвлекалась на всякую живность в траве и на деревьях, или на игры ветра с мелким мусором, и тогда застывала в созерцательном ступоре минут на десять. Дочка вбежала в дом и испугала Лукрецию. Такое выражение ее лица она видела только раз, когда Лайка обнаружила на трусиках кровь и пришла показать матери. Не испуг, не отвращение, а странное озарение было в лице дочери, как после познавательного шока.
— Что-то случилось? Что?.. Он тебя обидел?
— Нет, — Аглая установила дыхание после бега и посмотрела на свои ладони.
Тут Лукреция вспомнила о подарке и решила, что дочь его потеряла.
— Иди сюда, сядь, — она подвела дочь к дивану и усадила. — Что Ционовский? Он подарил тебе что-нибудь?
Аглая надолго задумалась. Потом так странно посмотрела в глаза матери, что та покрылась мурашками.
— Говори же!.. Что-то с профессором?
— Он сидит в кресле и спит… наверное. Сказал, что я не должна бояться смерти. Сказал, что я — самое прекрасное, что было в его жизни. Разве я живу в его жизни? Не в твоей?
Лукреция выдохнула и покачала головой.
— Старый маразматик. Ты живешь в своей жизни. А то, что ты красива… — Лукреция отвела глаза, — этого бояться надо, а не гордиться. Наверняка он имел в виду, что при общении с тобой узнал много нового о человеке вообще… Ладно! — она встрепенулась и тронула руку дочери. — Если не подарок, что тебя так удивило?
— Он сказал «на свете смерти нет», — Аглая выжидательно посмотрела на мать.
— Это все?.. — не удивилась Лукреция. — И что тут такого?
— «На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо бояться смерти ни в семнадцать лет, ни в семьдесят». Представляешь? — с придыханием выдала Аглая.
— Ну сказал, и что с того?
Аглаю затрясло. Он стиснула руки и прошептала:
— «Мы все уже на берегу морском»!
— Лайка!.. — испугалась Лукреция. — Не надо так. Смотри на меня. Чего ты боишься?
— Я не боюсь, — прошептала Аглая, — я не понимаю, откуда он узнал, что загадал Крэзи-бой? Всё, что слушаю я, слушает меня! Видит то же, что и я! Нельзя говорить, нельзя смотреть, нельзя слушать!..
Она начала хлестать себя по щекам. Лукреция с трудом остановила ее руки.
— Подожди, не заводись. Быстренько принеси тетрадь и покажи мне стихотворение, которое загадал Крэзи-бой.
— Я должна понять…
— Лайка! Когда все непонятно и ужасно, начинай делать что-нибудь, и все образуется. Не сиди, не думай, а делай любое дело, что под руку попадется. Неси тетрадь.
Девушка быстро вернулась с толстой тетрадкой.
— Вот, — она показала пальцем на красно-синее стихотворение. — Я нашла его за две недели. Называется «Жизнь, жизнь». Откуда учитель мог знать, что я его нашла?