Мне повезло. Я вышла победительницей из борьбы с гнидами и вшами, хотя натерпелась и намучилась.
СОН ЧЕТВЁРТЫЙ.
– Дозволь спросить, Господи!
– Что такое любовь?
– Бесценная хрустальная ваза.
– Как сберечь её ?
– Помнить, что она хрупкая!
– Что делать если появилась трещина?
– Оплакивать… или слушать фальшивое дребезжание.
Иногда страхи, унижения, мороз брали своё.
Наплакавшись, я переставала ходить в школу. Но дома было не лучше.
Маму я видела урывками, увы, всю жизнь она могла помочь мне только своим сочувствием и теплом своего сердца, а пробиваться мне приходилось самой.
В это время Анна Исаевна уже не жила с нами, но мы с ней продолжали встречаться, и дружить и она учила меня всему самому прекрасному, что есть в мире.
АННА ИСАЕВНА ДОРФМАН – это первый большой подарок моей судьбы.
Я всегда сожалела, что моя старшая сестра не воспользовалась встречей с этим светлым человеком.
Обстоятельства у всех разные, но выбор человек все же всегда делает сам.
Она выбрала свою мораль, и Сибирь расправилась с ней.
Превратила её в огрубевшую сибирячку, которой за всю жизнь так и не удалось избавиться от этого образа…
У меня нет к ней недобрых чувств, только жалость и сочувствие. Но, увы, к сожалению, жизнь рано нас разлучила и встретились мы всего неслоко раз.
Перед тем, как уехать из страны, я договорилась с младшей сестрой, и мы поехали к ней. Она была рада нашему приезду.
Не знала куда нас усадить и чем накормить!
Неделю мы были вместе – три сестры – три разных человека…
Что ещё можно рассказать о печальном чёрно-розовом сибирском детстве?
Жизнь в Пихтовке ничем не напоминала фильмы о Сибири.
Всё проще и сложней.
Большинство из ссыльных умерли от голода и холода.
Однажды моя мама, вернувшись с саночками из очередного похода, взяла две картофелины и понесла в семью, где были муж, жена и трое детей. До ссылки это была благородная набожная семья, уважаемые в местечке люди.
Муж был пожилым человеком и возможно поэтому его не забрали в пути вместе с остальными мужчинами. Мама застала женщину только что умершей.
Мужчина одичал от голода.
Он схватил одну картофелину и, давясь и озираясь, съел её сырую и немытую.
Вскоре и он тоже умер.
Остались три девочки: Поля – немного младше меня, которую увезли куда-то в детский дом, и две другие – Оня и Мася, примерно одного возраста с Хавалы.
Моя мама взяла их жить в наш домик– терем– теремок, который хотя и не был резиновым, но вместил всех.
Днём все разбредались кто куда. Ночью возникали трудности с размещением для сна.
Поэтому я спала на столе. Чтобы удлинить его, к стене покато пристраивали ребристую стиральную доску. На стол стелили вездесущий бараний тулуп, сверху ещё что-то, и никакая бессонница меня не мучила. Мама с Броней и Хавалы втроём спали на единственной железной кровати. С одной стороны мама и Броня, с другой стороны – валетом к ним Хавалы.
Анна Исаевна спала на своей узенькой полудетской кроватке напротив.
Оня и Мася умещались на пятачке, в центре комнаты на полу.
Ещё невозможней было, когда тут же присутствовал телёнок и выкопанная картошка.
Но, тем не менее, всё обошлось.
Мы все остались живы.
Оня, Мася и Поля Бедриковецкие не умерли!
Позже мы все встретились в Черновцах.
Из ссыльных остались живы также Гриншпуны, сестры и мать.
К ним вернулись мужчины, два брата Нисл и Берл.
Они рассказали как погиб мой отец. Почему им одним удалось вернуться, никто не узнал.
Они жили лучше других и очень скоро уехали.
В Сибири они ходили уверенные, высокие, красивые и сытые.
Они иногда приходили к нам и подшучивали надо мной и малышкой.
Посещение начиналось с игривых, отеческих вопросов, не «протянула ли она ножки», затем со сладчайшими улыбочками интересовались что поделывает «наша учёная», это я.
Неизвестно почему Хавалы угодливо им подхихикивала.
Им было смешно, что я забитая и затюканная, в драных тряпках, всегда ходила с книгой, украдкой читала и говорила литературным русским языком, ничего общего, не имевшего с пихтовской речью, которая отличалась своей особой «красотой» и состояла примерно на тридцать процентов из мата, на тридцать процентов из словечек типа:
«куды» «чо» «штоли» «дык» «насрать» «поцалуй меня в сраку» и т.д. на двадцать процентов из специальных военных заготовок:
«время военное – минута дорога» «война всё спишет» «смерть врагам!»
«враг подслушивает» «На смерть! За Родину, за Сталина!»
Не годилось спрашивать: «Куда идёшь?» Неизменно следовал ответ: