Полюська заплакала и, оттолкнув его, сама вскочила на ноги. Обледеневшие валенки разъехались в стороны, и девочка упала, больно ударившись коленками о твёрдый лёд. Голова закружилась, и стало ещё страшнее. Мысль о неминуемой смерти здесь, прямо посреди новогоднего двора, на глазах у всего мира, неожиданно придала новых сил. Помогая себе руками, она быстро поднялась и с громким рёвом побежала домой. Мишка ещё некоторое время испуганно смотрел ей вслед, но поразмыслив, решил, что всё вроде бы обошлось, и успокоился. Раз бежит – значит цела, а плачет – так девчонки всегда плачут. Это не считается…
Он ухватил своё корыто за помятую ручку и снова поволок на горку.
Не прошло и получаса, как Мишка с опущенной головой стоял у Полюськи дома, посередине большой комнаты, которую хозяева гордо называли «зала». В левой руке он держал шапку, а правой размазывал по щекам слёзы и сопли. Девочка молча сидела в углу на маленькой скамеечке со сломанной ножкой и раскачивалась из стороны в сторону. Глаза её были припухшими, а голова перевязана белой кружевной тряпочкой, оторванной, наверное, от кухонной занавески или подола ночной рубашки. Бабушка, замотанная крест-накрест пуховым платком, сидела на стуле, опустив голову, что-то бормотала. Костлявые пальцы с распухшими суставами разглаживали юбку на острых, как у кузнечика, коленях.
Полюськина мама стояла прямо перед Мишей и строгим голосом делала выговор. Перед войной она несколько месяцев посещала курсы санитарок при ОСОАВИАХИМе и могла без врача определить, что сотрясения мозга у дочери нет, царапина небольшая, и травма вообще неопасная. А вот напугать бестолкового мальчишку надо как следует, чтобы до него дошло наконец, и в другой раз он никого бы и себя самого не искалечил по-настоящему.
– Ты понял, что я тебе говорю? – спросила она, заканчивая воспитательную речь.
– Понял, – шмыгнул носом Мишка.
– Что ты понял?
– Что так делать нельзя…
– Как делать?
– В корыте кататься…
– Да не про корыто я тебе говорила, Миша… Просто надо думать, перед тем, как что-то делаешь. По сторонам внимательно смотреть… Что бы не навредить кому-то, или себе самому… Понял?
Мишка шмыгнул носом и кивнул головой.
– Ничего он, Оля, не понял, – неожиданно сказала бабушка. Она встала со своего стула и подошла к мальчику. – Ты посмотри на него только… Трясёт головой, как козёл, а в глаза не смотрит. Погляди, дурья твоя башка, что ты с девочкой наделал и прощения даже не попросил.
Она подняла сухую костлявую руку, постучала скрюченным указательным пальцем по его голове и сказала:
– Проси прощенья, бестолочь, дурья башка. И на колени встань, чтобы Полиночка тебя простила. Дубина стоеросовая.
– Зинаида Петровна, ну зачем вы так-то… – попыталась защитить его от злобной свекрови Полюськина мама. – Он и так уже всё понял. Ты ведь понял, Миша?
Миша испугался и заплакал сильнее. Слёзы катились по щекам и капали на пол, увеличивая лужицу от растаявшего снега вокруг мокрых валенок.
– Нет, Оля, говорю тебе: ничего он не понял… Ему хоть кол на голове теши. Пока сам по дурьей своей башке не получит как следует, ничего не поймёт. Вот попомните мои слова… – И она снова стукнула по Мишкиному затылку костлявыми пальцами. – Прямо вот сюда… Пока по котелку этому бестолковому чёрт своей лапой его не треснет, ничего он не поймёт…
– Ну что вы такое говорите, Зинаида Петровна… Какой чёрт? Какой лапой? Мракобесие какое-то… Скажете ведь тоже. Он же ещё маленький, а вы такие ужасы нагоняете…
– Какой же он маленький, – ехидно продолжала старуха. – С оглоблю почти вырос, а ума не вынес. Одно слово – дурья башка… Вот пусть чёрт из тебя дурь-то повыколотит, чтобы пять раз своими когтями голову твою дурацкую так же разбил, как ты Полиночке нашей сделал… – Она ещё несколько раз постучала ему по макушке пальцем, как будто показывала чёрту, куда и сколько раз надо ударить. – Проси прощенья, олух царя небесного…
– Простите меня! – закричал мальчик. – Я больше не буду!
– Не меня проси! Полиночку нашу проси…
– Перестань всех пугать, бабушка, чертями своими, – вдруг сказала Полюська и встала со своей скамеечки, та качнулась на трёх ножках и со стуком упала на бок. – Он же не специально это… А ты всё: черти, да черти… Противно слушать… Да я сама, если хочешь знать, могу ему по голове дать, без чертей твоих дурацких…
Она подошла и встала рядом с Мишей.
– Ну и дай ему, чтоб в другой раз не повадно было, – сказала бабушка.
– Зачем это? – сказала Полюська и ласково посмотрела на него сверху. – Он мне нравится… Он хороший…
Для своих шести лет она была довольно высокой девочкой и по росту обогнала маленького Мишу.