— Та вин же весь синий!
— Бирошь — бири, не бирошь — иди! — сказал хозяин гуся и отодвинул птицу подальше.
Человек с красной повязкой в зеркально начищенных сапогах и в новеньких бежевых галифе с достоинством ходит у базарных ворот, вероятно, следя за тем, чтобы все вновь прибывшие платили пошлину.
В это время из толпы ко мне подошел веселый, небритый, беззубый дядечка. Это был живой персонаж из стейнбековской повести «Квартал Тортилья-Флэт». Чтобы привлечь мое внимание, он поколотил по моему плечу кнутовищем:
— Такой молодой, такой небритый! Не здешний, да? Точно, у нас таких нет, я сразу вижу! Север, да? Вологда? Ну, а как там Вологда? Это, Сибирь, да? А фрукты есть? А как же вы без фруктов? Мясо есть? А что разводят? А какой заработок?
Я не успевал отвечать на его вопросы, да он не очень и ждал моих ответов, весело улыбался, не глядя на меня и следя за толпой.
— Твой ишак? — спросил я, а дядька утвердительно похлопал ишака по заду. Дядька, видимо, опять хотел завалить меня вопросами насчет Вологды, но к нам подошел парень лет двадцати пяти. Парень с тоской оглянулся:
— Ну, вот, все…
— Что, а? Плохо, да? — дядька встрепенулся. Они, видимо, были хорошо знакомы.
— Все… — парень тоскливо сплюнул.
— Что? Нехорошо, да?
— Конец света.
— Нет, точно?
— Звонили из Москвы. Завтра последний день. Дядька плюнул и начал укладывать на тележку какие-то мешки и корзины. Парень не унимался.
— Нечего разъезжать! Молись аллаху, время дорого.
— Люблю я его! — дядька стукнул парня кнутовищем. — Веселый!
Сказав, что он еврей и сроду магометанином не бывал, веселый дядька уехал, а мы с парнем разговорились о Моздокском базаре. Парень был водителем автотележки. Он рассказал, что сегодня уехал с работы, чтобы подработать на базаре, отвезти-привезти поклажу, что, мол, он делает это каждую субботу и что эти старики с ишаками ничуть не мешают механизации, работы хватает всем. Еще он объяснил мне некоторые подробности базара и некоторые способы добывания того, чем здесь торгуют.
— Сегодня, это что. Вот завтра будет базар так базар! Одного-двух зарежут, это уж точно.
— Неужели?
— Я тебе говорю! А вон хоть бы и этот старик. С кинжалом ездит! Тут иначе нельзя. Как ночь, так и пошли…
Парень убежал выполнять заказ, я тоже удалился с базара. Не хватало еще поножовщины. Впрочем, парень, вероятно, заливал, как заливал он насчет конца света.
Ночью я почти не спал, вспоминал и переваривал обилие впечатлений, полученных на субботнем Моздокском торжище. Вот это торжок! Но, кроме вчерашнего парня, мне говорили многие, что в. субботу это не базар, а настоящий базар будет в воскресенье. Представить, что будет в воскресенье, я не мог, не мог и заснуть. За окном, начиная часов с двух по полуночи, зашумели, глухо зафыркали машины, затрещали мотоциклы. Я забылся на час-полтора, потом встал и вышел на улицу. Было темно, туманно и пыльно, город еще спал. Но странным сном спал Моздок. В темноте не светилось ни одно окно, а кругом были всякие звуки, чувствовалось движение и деятельность…
Вспомнилась сказка из «Тысячи и одной ночи», где говорилось о том, как все жители в определенный час уходят из города, дома пустеют, и город словно вымирает. Потому что в этот час приходят в город скопища обезьян, и они командуют в нем до определенного времени.
Сквозь туман были не видны багровые отсветы гигантских газовых факелов, которые день и ночь горят в предгорьях, по дороге к Орджоникидзе. Но все равно кругом было как-то смутно, тревожно. Пахло пылью и дымом, запах его тянуло по улицам. Может быть, где-то в степи горела солома или таяли вчерашние лиственные костры. Машины рычали всюду, по всем улицам, по всем подъездам к базару. Дальше, вдоль Терека и за ним, в черном тумане мерцали все новые и новые фары. Лучи от них то вырывались из темноты вверх, сполохом, то пробивали в вязком ночном тумане двойные желтые дыры.