- Дедушка?
Тишина.
Я открыл шторы и едва не ослеп от медленно уходящего солнца. В прихожей и гостиной царила тишина. На стенах висели фотографии в рамках. На одном из них я увидел его друзей, а на втором он с какой-то девушкой на пикнике. Явно не моя бабушка. Должно быть первая любовь. Он о ней ничего не рассказывал. Он сидел и, обняв её одной рукой, а второй рукой показывал на камеру и улыбался. В воздухе чувствовался аромат какого-то освежителя, но он не маскировал запах валокордина, который принимал мой папа, когда его сердце барахлило. Где-то очень далеко я услышал, как тихо Брюс Шаннель пел «Hey! Baby».
- Дедушка Том?
Нет ответа. Моё сердце начало гулко биться, а желудок начал качаться, будто отделился от тела. Я пошёл в гостиную, в надежде, что увижу его сидящим в инвалидном кресле и смотревшим в окно. Но не увидел. Я заметил лежавшую на диване потрёпанную гитару. Шторы в гостиной тоже были задёрнуты. Наконец я пошёл в его комнату, где он делил с ныне покойной бабушкой Патрицией. Оттуда и доносилась мелодия.
«Hey! Baby» закончилась, началась «Cry to Me» Соломона Бёрка. Я пошёл на музыку в запах валокордина. Тут меня, будто ударили в грудь, отбросило к стенке. Дедушка Том лежал развалившись на инвалидном кресле. Его голова была опущена. Я нашёл в себе силы, чтобы подойти к нему и дотронуться, а не уснул ли он. Но когда я почувствовал под своей ладонью его холодную кожу, я убедился, что он не спал, не был без сознания. Он был мёртв. Под его глазами блестели полоски от слёз. На ночном столике стоял проигрыватель, играющий соул Бёрка. Компанию ему составил несколько пузырьков из-под таблеток «Новрил». Несколько красных пилюль лежали вокруг, а ещё несколько валялось на полу.
- Нет, - проговорил я, всхлипывая. - Дедушка, прошу тебя, очнись.
Он не просыпался. Он не дышал. Я взял его лёгкую руку и, прижав её к своему лбу, заплакал.
- Я обязательно стану музыкантом, - прошептал я, продолжая плакать. - Обещаю тебе. - Наклонился и поцеловал дедушку в щёку. Почувствовал солёность его последней слезы. - Покойся с миром, дедушка.
Через пятнадцать минут позвонил в скорую и родителям.
Врачи констатировали смерть моего дедушки, как передозировка обезболивающего. Я два дня не появлялся в школе, был на его похоронах. Тогда собрались несколько его знакомых, в том числе мой дядя Джесси Маккой, сын друга моего дедушки. Его сын, Чарли, не хотел ехать на похороны, так как не хотел видеть тело забальзамированного человека. Я, конечно, не попал на прощание, но когда укладывали гроб, кидали горстки земли, а священник читал прощальную молитву, заплакал. Не просто заплакал, а зарыдал. Я был единственным внуком, который так сильно любил дедушку.
- Всё хорошо, Джейк, - обнял меня за плечо Ральф. - Держись.
Я не слушал слов своего старшего брата, который любил отвешивать подзатыльники, когда мне было десять. Но я не смог сдержаться. Я выплакал все глаза на похоронах. Дедушка не смог бороться с раком, и, чтобы избавить себя от мучений, решил покончить с собой.
Мать с отцом испытывали такое потрясение, что спустя три месяца, шок всё ещё не проходил. Отец жалел иногда, что не пошёл по стопам дедушки, но он гордился тем, что Гарольд Патрик Кейн стал его сыном.
Что касается меня, я не мог ничего делать. Неделю я не ходил ни в школу, ни на танцы. Сидел в своей комнате, смотрел то на гитары, то на включённый «Фейсбук», то на фотографии, где стоял с дедушкой возле его дома. Бывало мне снились кошмары. Помню, я захожу в его комнату, а там он полулежал на инвалидном кресле, но голова... Господи, его голова медленно поднималась, а вместо глаз зияли дыры в глазницах. Я видел, как он поднимает свою худую, морщинистую руку и, тыкая кривым указательным пальцем, грубо хрипит: Иди ко мне, Джейки! Обними дедушку! У меня для тебя подарок!
По завещанию мои родителям достался дом, а мне - его потрёпанная гитара и два автомобиля времён пятидесятых. Красно-белый «плимут-фьюри» 58 года, сохранившийся даже в теперешние времена (помню, я его мыл и полировал) и бежево-чёрный кабриолет «форд-фаирлайн» 58 года, который называли ещё санлайнером. Но водить я их только смог лишь в семнадцать, когда на день рождения получил права. А до этого они хранились в гараже дома моих родителей.
В понедельник я вернулся в школу, подавленный. Все пялились на меня и понимали, каково это. На стене в холле висела фотография моего дедушки, но я не обращал на неё внимания, а просто подошёл к своему шкафчику и вяло открывал его. Незаметив, как лямки портфеля сползли с моих плеч, я глянул на выцвевший плакат Бриджит Бардо. Зажмурившись, я прислонился к нему лбом. Тут я услышал за спиной знакомый голос. О нет, только Тревиса мне не хватало.