— Это нормально — вести досье на свою новую семью? — спрашивает она. Её подбородок слегка вздёрнут, как будто она пытается храбриться, но дрожащие пухлые губы выдают её страх.
— Для меня — да. Когда ты успела так повзрослеть?
Её глаза не отрываются от меня, даже когда она делает шаг назад. Я следую за ней, прижимая её к мешкам на полу, и я делаю это даже не специально, чтобы поиздеваться над ней, моё тело просто следует за ней, как на поводке.
— Ты будешь моим новым… Кем ты будешь? — она поднимает одну руку вверх, будто так может остановить меня, если я захочу пойти дальше. Это не так.
Её лицо становится отвлечённым.
— Если Иветта — моя мачеха, а ты женишься на ней, то ты — мой приёмный отчим?
— Не думаю, что это складывается таким образом, — говорю я, пока по моему лицу расплывается улыбка. С ней будет весело. Я с ужасом ждал этого, но надо же. Этот лакомый кусочек под моей крышей? Это полностью меняет ситуацию. Мы не делаем ничего неуместного, и всё же это самая горячая прелюдия, в которой я когда-либо участвовал.
— Ты шпионила за нами, Синди? — я наклоняю голову в одну сторону.
— Нет, — говорит она слишком быстро. — Я пришла сюда искать… картофель.
Её лицо краснеет и щёки вспыхивают, когда я смотрю на неё.
Я хочу сорвать с неё этот мешок. Хочу опустить её на пол и слизывать сажу и пепел с её кожи. Хочу толкнуться в неё и прикрыть её крики ладонью.
Я ничего этого не делаю. Вместо этого смотрю на неё с недоверием.
— Картофель.
— Да, картофель. Он мне нужен для блюда, которое я собираюсь приготовить. Я услышала ваш разговор и попыталась уйти, но споткнулась.
Она ужасная лгунья. В ней действительно есть что-то такое чистое. Восхитительно чистое. Как, чёрт возьми, она застряла в этой ситуации с коровой вроде Иветты? Должно быть, её отец был глупым и недобросовестно выполнял свои обязанности, раз оставил её в таком положении.
Бедная малышка Синди. Чистая, как падающий снег, запертая с этими гадюками, и теперь я собираюсь войти в её жизнь, и запятнать своими следами её первозданную белизну.
— Ты не слышала большую часть разговора? — спрашиваю, словно кот играет с испуганной мышкой.
— Нет.
Очередная ложь. Прозвучало чуть более нагло, но всё же это явно неправда. Её щёки почти розовые. Уверен, что её попка будет такого же цвета после хорошей порки. Ей бы понравилось быть перекинутой через моё колено, с поднятым платьем и моей ладонью, согревающей её задницу, или она бы боролась? Готов поспорить, она бы изворачивалась, не понимая, что только делает меня ещё твёрже.
Твою мать, если бы она только знала, как сильно мне сейчас приходится сдерживаться, она бы не стояла здесь и не дрожала. Она бы бежала и звала на помощь.
— Разве ты не знаешь, что лгать — это грех? — спрашиваю у неё.
Она тяжело сглатывает, и я наклоняюсь ближе и вдыхаю. Её запах одновременно пьянящий и свежий. Невинность, под которой скрывается что-то порочное.
— Ты выглядишь такой хорошей девочкой. Ты хорошая девочка, Синди?
Я так близко, что слышу её дыхание.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Неровное и учащённое.
Она либо напугана, либо возбуждена.
Может, смесь того и другого.
Уверен, что это головокружительная комбинация.
— Бог не любит маленьких грешников, — я почти ожидаю, что сам Большой Парень ударит меня молнией за то, что я такой отвратительный лицемер. Мы все знаем, кто здесь грешник.
— Мне всё равно, так или иначе. Я не влюблена в Бога.
— Влюблена в Бога? Он же не грёбаный бойз-бенд. Ты хочешь сказать, что ты не верующая? — я верующий, или я должен сказать, что был им.
Я столько грешил, что Бог отвернулся от меня, и теперь я — игрушка Дьявола.
Может, однажды, я смогу искупить свою вину. С другой стороны, возможно, нет. Всегда так много чудесных, новых грехов, которые нужно совершить. Например, взять эту прекрасную штучку передо мной и сделать её своей игрушкой.
Иногда я иду на исповедь и отмываюсь от грязи, но через несколько дней снова покрываюсь липким, медовым налётом новых проступков.
Я давно пал духом, и подъём обратно слишком крутой, чтобы я мог даже попытаться.
Если бы я погрузился в Синди и забрал её невинность, смог бы я покрыть ею себя? Как щитом от своей испорченности. Не думаю, что это сработает.
— Это тоже. А теперь извини. Мне действительно пора идти, — она отворачивается от меня, наконец-то двигаясь.