А шар всегда в яблоко. И ничего нет. Будущее — существительное среднего рода, следовательно, секс — это собачья хуйня! Я всегда ответственность чувствую и всегда не могу нести. Силы все ушли на ебаный этот Журналов журнал…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, о девочкиной беде
Все игрушки собраны. Розданы. Проданы. Созданы заново. Вся серьёзка разбита, словно корыто, потому что серьезки нет. Только корыто и есть, куда одно и то же ведро, но не как ведро, а как, блядь, метонимия. Целый океан туда в одно и то же корыто одним и тем же ведром… Перетаскать на себе.
Смотри внимательно в точку! Глаза — два. Я знаю, это тяжело. Раньше бывало же хуже, потому что три. Но не будет вперед. Назад же вобще не бывает. Впрочем…
Прочтем, прочтем. Пришлем, пришлем. Сначала вот только напишем, а потом и пришлем. Все желания исполнятся. Все будет хорошо, как не пожелать и врагу. Все будет плохо, как только лучшему другу бы завещал, когда б хоть что-нибудь существовало, кроме моей головы. То есть, если б хоть что-то имел за душой. Но там у всех кость. Кость и пакость. А кость моя, потому что плоть. Моя. Значит… я.
Я хочу стать хлебом единым, чтобы мною не жил ни один человек. Точней, ни одна девочка, потому что за мужиков можно не беспокоиться. Они и жизнь — гений и злодейство — вещи несовместные. Есть. В смысле, отсутствие предположено. Как считала Любительница Делать Журналы. И я опять не прав, потому что для нее это соломинка. Она говорит, что в очень большой беде, каковая беда, говорит, существенно посерьезней моей, заключающейся в том, что я всем — никто. Спрашиваю, ты больше не любишь меня, и она, конечно, имеет все основания сказать, что ей, мол, как-то не до того. Тоже говорила, пойдем на каток, но по-другому отвечала на то, что я не умею: «Посмотришь, как я красиво катаюсь». Любовь и голуби.
Хочется кого-нибудь от чего-нибудь уберечь, но те девушки, которых я люблю, все поголовно в такой колоссальной беде, из которой я не знаю, кто может их вытащить. Я не могу точно. Я сам в беде. Меня только одно спасти может. Какая-нибудь девочка, беда которой была бы мне впору, и которая хотела бы быть спасенной именно мной.
Но найти себе девочку с подходящей бедой — дело для меня непосильное. Эта гипотетическая, подходящая мне по размерам девочкина беда — это же почти самое великое и самое большое-большое Счастие счастий. А на хера козе баян? То есть ваш покорный слуга. Не надобен. Счастье — штука самодостаточная.
Да и вообще я все себе вру. И всем. И люблю всех. И азм есмь Лариса, и Света, и Ира, и Катя, и хуй знает, только ни кто. Компьютер я. Не трогайте мои файлы. Руки по швам все! Не трогайте меня никто никогда! Верните мне мою девственность, сволочи!!!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой я расскажу о волшебной стране, куда попадают пробелы между словами, если не слушаются родителей и все-таки лезут на свой страх и риск в дупло генеалогического древа девятнадцатой головы, словно иные авангардисты в ёбаный шоу-бизнес
Все беды всегда от непослушания. Почитайте внимательно сказки! Те же «Лебеди-гуси», то же «Горе-Злосчастие», тот же «Жихарка» — все об одном. О беде, проистекшей от непослушания более мудрым и опытным.
Но вот беда! Счастье и всякая прочая Благость тоже всегда наиболее результативны, если игнорируется мнение многоопытного большинства. Как же тогда отличать? Видимо, никак. Видимо, это одно и то же.
Барахтается горе в жестяном ведре, норовит через край. Слепо тычется носом во стену. Результат — ноль. Плоская кровь. А кто, спрашивается, не устал? Вчера ещё только Капля говорила Любови: «Не суй свой похотливый нос, дура, в сферы бессознательного! Утонешь, как кисонька, дура! Никакой Артемон не спасет. Мальвина ты, Мальвина и есть. Дура и больше ничего. Не суйся, куда не надо! Я, Капля, и постарше тебя буду и помудрей. Слушай меня… А не слушайся, так и тычься, как горе, слепо во стену ребра; чужими руками жар разгребай!..»