В боях за Высокую потери русских составили четыре тысячи человек, японская армия потеряла до двенадцати тысяч.
Глава 8
Последние дни
Вечером 23 ноября, когда на Высокой был оборудован постоянный корректировочный пост, японцы открыли методический прицельный огонь по русской эскадре. Участь кораблей была предрешена. Правда, в создавшейся обстановке адмирал Вирен мог вывести эскадру в море и попытаться прорваться в нейтральные порты или в открытом бою нанести японскому флоту существенный урон. Но вновь испеченный адмирал преступно бездействовал, отдавая корабли на расстрел осадных батарей противника. Первой затонула «Полтава», после того как одиннадцатидюймовый снаряд попал в артиллерийский погреб и вызвал взрыв боеприпасов. В «Ретвизан» попало более 20 снарядов, и броненосец в четыре часа дня затонул. Через два дня его судьбу разделили броненосцы «Пересвет» и «Победа». В тот же день погиб крейсер «Паллада» и был сильно поврежден крейсер «Баян».
27 ноября адмирал Вирен после совещания адмиралов и флагманов отдал приказ, первый пункт которого гласил: «Судам вверенного мне отряда, за исключением броненосца „Севастополь“ и крейсера „Баян“, окончить кампанию и спустить флаги».
Адмирал несколько запоздал с приказом, ибо последний из крейсеров — «Баян» был поражен десятью одиннадцатидюймовыми снарядами и затонул.
И только один «Севастополь» решил погибнуть в бою. Еще 24 ноября его командир капитан 1-го ранга Эссен попросил у Вирена разрешения на выход броненосца и получил отказ. 27 ноября он все-таки вышел на рейд, бросил якорь в бухте Белый Волк и несколько суток вел отчаянную борьбу с японскими миноносцами, нанося им значительный урон. Получив серьезные повреждения, броненосец был затоплен своим командиром на двадцатисаженной глубине.
Артурская эскадра, всего год назад мало чем уступавшая объединенному японскому флоту, прекратила свое существование. Моряки плакали, покидая корабли. Чувство глубокой боли и ненависти они обратили на врага, штурмующего крепость, но надолго осталась в памяти простых моряков обида на тех, кто преступно, без боя позволил уничтожить корабли.
Роман Исидорович тяжело переживал потерю Высокой, но вида не подавал. В последнее время он стал замечать, что быстро устает, причем не физически, а морально. Болезни, преследовавшие его с ранней юности, перестали о себе напоминать, зато часто наступала апатия. Порой, наоборот, он быстро возбуждался, грубил без причины, даже подчиненным, чего ранее за ним не водилось. Конечно, нервное напряжение от непрерывных боев, постоянное ожидание смерти могли вывести из себя кого угодно, но сам Кондратенко нынешнее свое настроение связывал с общими неудачами на фронте. В последнее время все вокруг уже не говорило, а кричало об этом: бездействие Маньчжурской армии, черепашьи темпы продвижения 2-й Тихоокеанской эскадры и гибель 1-й. Боль утрат, обида за армию, которая стояла на грани поражения, делали жизнь невыносимой, и только внутреннее самообладание и высоко развитое чувство долга заставляли его трудиться с неменьшей энергией.
С падением Высокой и расстрелом кораблей эскадры на фронте наступило относительное затишье. Впервые за последние недели Кондратенко приказал провести в своем домике генеральную уборку. Вновь появились чистые простыни, горячая вода. Только не стало привычных всем поздних обедов или ужинов, на которых офицеры не только весело проводили время, но и решали многие важные вопросы, связанные с обороной Артура. Многие из постоянных друзей и соратников генерала Кондратенко погибли, другие лежали в госпиталях. Да и поздно было выдумывать новое. Борьба подошла к той точке, когда перед оборонявшимися встал один вопрос: как можно дороже отдать свою жизнь?
Вечерами, если не было надобности выезжать в войска, Кондратенко, оставшись дома, много читал, размышлял, пытался осмыслить создавшееся положение. Защитникам крепости выбирать не приходилось. У них оставалось одно — сражаться до конца, оттягивая на себя как можно больше сил, и, если придется, погибнуть с честью. Сделано ими было немало. Более 200 дней боролся Артур в тисках блокады, приковывая к себе треть находившихся в Маньчжурии японских войск. От сознания этого на душе становилось немного легче.
Роман Исидорович принимался писать письмо жене, но странное дело: любивший раньше писать, он теперь после первой же строки впадал в меланхолию и бросал перо. Только дело, давно ставшее привычным, любимым, необходимым, отвлекало от мрачных дум. И Кондратенко окунался в привычные заботы. Поймав себя как-то раз на невольной грубости, Роман Исидорович стал еще внимательнее относиться к подчиненным, особенно к нижним чинам. Не считаясь с усталостью, выезжал в любое время на укрепления. Следил, чтобы солдатам готовили горячую пишу, не забывал бывать в госпиталях.