День пятьдесят девятый
Шай плохо спала этой ночью.
Она была уверена, что подготовилась тщательно. И всё же ей приходилось ждать, будто с петлей на шее. Это тревожило. Что если она неправильно истолковала ситуацию?
Все обозначения в книге она специально сделала трудными для понимания, каждое из них будто указывало на то, каким колоссальным был проект. Мелкий почерк, многочисленные перекрёстные ссылки, списки и списки напоминаний для себя о том, что нужно сделать… Целый талмуд… Всё это прямо кричало о том, что работа ужасно сложная.
Это была подделка. Один из самых трудных её типов… Подделка, которая подражала не определенному человеку или объекту, а общему содержанию книги.
Держитесь подальше, говорило оно. Бессмысленно даже пробовать сделать хоть что-нибудь из написанного. Книга откровенно говорила: отдайте работу Шай, она сделает всё самое трудное, ведь вам не справиться! А за ошибку платить придется головой…
Эти записи были одной из самых тонких подделок, которые она когда-либо создавала. Каждое слово в книге — не то истина, не то ложь; и только настоящий мастер-Воссоздатель смог бы разглядеть, как сильно Шай старалась своим текстом повлиять на читающего: смотрите, как всё это тяжело и очень опасно.
Насколько хорош Воссоздатель Фравы?
Доживет ли Шай до утра?
Она не спала. Хотя хотела и должна была. Ждать часы, минуты и секунды стало мучительно долго. Но мысли о том, что они придут за ней, пока она спит, были куда ужаснее.
Измученная, Шай всё-таки встала и извлекла некоторые бумаги о жизни Ашравана. Охранники, играющие в карты за её столом, посмотрели на неё. Один из них даже сочувствующе кивнул, видя её усталость и покрасневшие глаза.
— Свет слишком яркий? — спросил он, указывая на лампу.
— Нет, — ответила Шай. — Просто никак не перестану думать кое о чем.
Она провела ночь в постели, мыслями полностью погруженная в жизнь Ашравана. Жаль, нет записей… Шай разочарованно вынула чистый лист и снова стала делать пометки. Она добавит их в книгу, которую ей вернут. Если вернут…
Похоже, она наконец поняла, почему Ашраван утратил свой юношеский оптимизм. По крайней мере она знала, сочетание каких факторов подтолкнуло его к подобному. Отчасти — повальная коррупция, но это не главное. Опять же, недостаток уверенности в себе, но и это не было решающим фактором.
Нет, Ашраван потерпел крах в самой жизни. Жизнь во дворце, как часть империи, тикающей подобно часам. Всё работало. Конечно, не так, как хотелось бы. Но ведь работало.
Побороть продажность и бюрократию требовало воли, которую еще нужно собрать в кулак. А он жил расслабленно. Нет, Ашраван не был ленив, но это и не нужно; бюрократия своим тяжелым механизмом всё перемалывала. Ведь можно сказать, что в следующем месяце обязательно приду и потребую исполнение изменений. Но мощный коррупционный поток с каждым разом было всё труднее остановить, к тому же намного легче просто плыть по течению великой реки, именуемой Империей Роз.
Под конец он стал более мягким и потакающим. Теперь его главным образом заботила не жизнь своих подданных, а убранство и красота дворца. Он позволил арбитрам брать на себя всё больше правительственных функций.
Шай вздохнула. Даже это описание было слишком упрощённым, ведь совсем не учитывало каким человеком он был и каким стал. Хронология событий не говорит о его характере, любви к дискуссиям, о взглядах на красоту, или о привычке писать ужасные, посредственные стихи, а затем ожидать от окружающих похвалы.
Это также никак не говорило о его высокомерии или о тайном желании стать кем-то другим. Именно поэтому император постоянно перечитывал свой дневник, выискивая, вероятно, тот момент, когда он пошел по неправильному пути.
Ашраван не понимал. Редко бывает в жизни, когда можно с четкостью сказать — вот здесь ты оступился. Люди меняются медленно и незаметно. Не бывает так, что сделал шаг — и вот ты уже очутился где-то в другом месте. Поначалу ты отходишь чуть в сторону, стараясь не натыкаться на дорожные камни. Затем какое-то время ты идешь вдоль дороги, а потом делаешь еще один шаг, ступая на мягкую почву. После чего, немного задумавшись и ничего не замечая вокруг, начинаешь всё сильнее и сильнее сворачивать с курса… И вдруг оказывается, что ты уже в каком-то другом городе и удивляешься, отчего же знаки не привели тебя туда, куда ты направлялся…
Дверь в комнату отворилась.
Шай подскочила на кровати, чуть не выронив свои записи. Они пришли за ней.
Но… нет, уже наступило утро. Свет пробивался сквозь витраж, стражники стояли и потягивались. Дверь открыл Клеймящий. Похоже, он снова был с похмелья и, как обычно, нес стопку бумаг.
«Сегодня он рано, — подумала Шай, глядя на карманные часы. — Почему, он ведь вечно опаздывает?»
Клеймящий сделал надрез и молча запечатал дверь, руку Шай обожгла боль. Он выскочил из комнаты, будто спешил на важную встречу. Шай уставилась ему вслед и потрясла головой.
Через минуту дверь открылась вновь и вошла Фрава.
— О, уже проснулась, — произнесла она в тот момент, когда стража приветствовала её. Фрава с шумом хлопнула книгой о стол. Выглядела она раздраженно. — Писцы закончили. Возвращайся к работе.
Фрава суетливо покинула комнату. Шай откинулась в постели и облегченно вздохнула. Уловка сработала. У неё есть еще несколько недель.
День семидесятый
— Получается, этот символ, — Гаотона указал на зарисовки будущих главных печатей, — означает конкретный момент времени, правильно? Семь лет назад?
— Да, — ответила Шай, сдувая пыль с только что вырезанного штампа. — Ты быстро учишься.
— А как же, ведь ежедневно я, можно сказать, подвергаюсь хирургическому вмешательству. Поэтому хотелось бы больше знать, какими ножами оно осуществляется.
— Изменения не…
— Непостоянные, — перебил он. — Ты уже говорила, знаю.
Он протянул руку к Шай, чтобы она поставила печать.
— Если порезаться единожды, то ранка затянется. Но если одно и то же место резать каждый день — будет шрам. Не вижу разницы: с душой должно быть также?
— Конечно, за исключением того, что всё совсем не так, — ответила Шай, прижимая печать к его руке.
Он так до конца и не простил ей то, что она сожгла шедевр ШуКсена. Она видела это. Старик больше не был разочарован в ней, он злился.
Гнев со временем исчез, и у них снова были нормальные рабочие отношения.
Гаотона поднял голову.
— Я… Ммм… странно.
— Странно, в каком смысле? — спросила Шай, отсчитывая секунды по своим карманным часам.
— Я помню, как сам себя уговаривал стать императором. И… и я так злился на себя. Мать света… неужели он и правда так обо мне думал?
Штамп действовал пятьдесят семь секунд. Неплохо!
— Да, — ответила она, когда метка исчезла. — Я считаю, что именно так он к тебе и относился.
Шай почувствовала волнение. Наконец-то печать заработала!
Она была уже очень близко к пониманию личности императора и вот-вот соберет всю мозаику. Всякий раз, когда Шай работала над чем-то большим, будь то картина, скульптура или печать для человеческой души, всегда наступал такой момент, когда она вдруг отчетливо видела будущий результат целиком задолго до завершения. Когда такой момент наступал, работа была закончена, и фактическая доработка становилась формальностью.
Точно также, перед ней уже был образ императора, вся его душа, лишь с небольшими пробелами. Она тянулась в самые отдаленные уголки его сущности, стремясь понять, сможет ли вернуть его к жизни. Шай уже столько прочла о нем, что Ашраван стал ей близким другом, поэтому довести начатое до конца превратилось в необходимость.
А с побегом можно было и подождать.
— Это та самая, верно? — спросил Гаотона. — Та печать, которую ты безуспешно пробовала несколько раз, о том, почему он решил стать императором.