Затем словно ток пробежал по их телам. Они резко отпрянули в разные стороны, сердито глядя перед собой. Карабичев выбежал, женщина осталась. Она упала на стул и заломила руки с видом крайнего отчаяния.
Карабичев вышел на крыльцо. В темноте он различил бесформенную темную массу, примостившуюся не ступеньках крыльца. Это была Евгения Николаевна. Она глухо рыдала, утираясь передником. До Карабичева доносились горловые звуки, наполненные слезами:
- Машенька, доченька моя бедная...
Карабичев остановился и сказал вздрагивающим голосом:
- Нет у вас больше дочери, Евгения Николаевна. Нет и у меня жены Марии. Есть миссис Дитти Браун, англичанка двадцати трех лет от роду.
Он осторожно обошел тещу и зашагал по неясно белевшей тропинке.
Звезды на темном небе казались чересчур крупными и неправдоподобно яркими. Люминесцентные фонари качались и бросали неровный свет на асфальт. Улица напоминала палубу корабля в шторм. Легкий ночной ветер нес тревогу и леденящее отчаяние.
Карабичев прошел несколько улиц и остановился у маленького домика, спрятанного под сплетением пыльных шелковиц и акаций. На старых дверях вместо экранчика с подсветкой торчала обыкновенная кнопка электрического звонка. Карабичев нажал ее. В дверях появилась тетя Глаша, дальняя родственница врача. Петра Михайловича Горина. На вопрос Карабичева старушка развела руками:
- Что ты, милый, что ты! В поликлинике он. Здесь такое творится! Вся больница переполнена, врачи с ног сбились. Аль у тебя тоже беда какая приключилась?
Карабичев повел плечом:
- Есть кое-что. Хотел с Петром Михалычем поговорить.
- Ну, что же, - засуетилась тетя Глаша. - Проходи. Ты у нас, чай, давненько не был. Все с рыбалкой своей никак расстаться не можешь. Иди, чайком угощу.
Старушке явно требовался собеседник. Карабичев, соблюдая дистанцию, пошел за ней.
- Как Машенька-то? - допытывалась тетя Глаша.
Карабичев промолчал, наклонив голову.
- Да, да, - затараторила она. - Сейчас со многими разные штуки происходят. С сегодняшнего дня началось. Даже с ночи, под утро. Вон наш соседжена, трое детей, хороший человек, работяга. И не пьет. А сегодня скандал такой закатил, если бы вы сдышали. Кричит, не мои это дети, и все тут! Жену прогоняет, знать, говорит, ее не хочу. Чужая, кричит, изменница. Двадцать лет прожил, и на тебе - чужая! А насчет изменницы, так это он нам всем как глаза открыл. Вот никогда б не подумали. Такая тихая, скромная женщина... Конечно, которые люди религиозные, они легче всякую суету переносят. У них опора есть...
- Как вы думаете, когда придет Петр Михалыч? - спросил Карабичев.
- Не знаю, батюшка. Ему больных отрядами сегодня доставляют. Такое творится...
Карабичев выпил стакан крепкого чая, полистал анатомический журнал и задумался. Невеселые мысли проносились в его голове. В передней раздался громкий голос: Петр Михайлович, шестидесятилетний крепыш с румянцем и сверкающей плешью, окруженной седым нимбом волос, вошел в комнату вместе со своим ассистентом Анастасией Свешниковой.
- Андрей Анатольевич! Рад вас видеть. Не здороваюсь по понятной вам причине. Сейчас быть вежливым означает быть невежливым. Садитесь, друзья мои. Сегодня тяжелый был день, и он еще не кончен. Я думаю, что ночь принесет нам свои сюрпризы, не правда ли, Анастасия Филипповна?
Девица серьезно кивнула головой, и зайчики на ее очках весело дрыгнули лапками. Карабичев спросил:
- Объясните мне, Петр Михайлович, что происходит?
- Сначала расскажите, что с вами, - ответил Горин.
Карабичев рассказал. Когда он говорил о себе, врач согласно кивал головой, словно все это было знакомо ему давным-давно. Стоило Карабичеву заговорить о жене, как Горин насторожился. Они переглянулись со Свешниковой и внимательно дослушали сбивчивое повествование.
- Такого случая мы сегодня еще не наблюдали, - пробормотала девушка.
- Да, это что-то новое, - сказал Петр Михайлович, вставая,- но сейчас все это не так уж важно. Сейчас главное другое...
Он прошелся по кабинету, подошел к окну и поднял штору.
- Вот, дорогие мои, городок, пожалуй, самый спокойный, самый тихий в нашей области. Милый мой Пронок, ты всегда дремал, лежа на берегах очаровательной Проны. Цивилизация и техника, автоматизация и прогресс лишь слегка затронули тебя. Ты покупал телевизоры и автолеты, но не интересовался добычей тяжелой воды. Ты поглощал супервитамины и не был увлечен ракетной техникой. Ты предпочитал животноводство кибернетике, виноград - атомной энергии. Даже ядерные испытания не нарушили твой трудолюбивый сон. Даже приземление ракеты с Венеры не перевернуло твоего упорного сельскохозяйственного мышления. А вот сейчас, посмотрите. Этот оазис спокойствия бурлит, как потревоженный улей. Уже час ночи, а нигде не погашены огни. Вы слышите эти голоса, эти крики, смех, плач и прочие странные звуки, вы слышите все это? О чем все это говорит? Пронок проснулся! Ему дали здоровый подзатыльник!
Петр Михайлович сел в кресло.
- Я не знаю, что происходит, - сказал он, тяжело вздыхая, - но мне ясно, что в мире сломалась или, наоборот, возникла какая-то новая пружина. Всех людей на Земле, понимаете, всех - в Москве, в Пронке, в Лондоне, Вашингтоне...
- Неужели всех, неужели это везде?! - закричал Карабичев.
- В том-то и дело, голубчик, что везде. Неужели вы не слушали радио? Правительства социалистических стран уже обратились с воззванием к своим народам.
- Меня не было... я сбежал за город, я думал, что я один сошел с ума.
- Ха-ха-ха! - рассмеялся Петр Михайлович. - Этим психозом, которому еще нет названия, объято все человечество. Правда, в разных местах он протекает по-разному. Видели бы вы сотни моих сегодняшних пациентов. Но самое страшное в том, что они не больны. Они абсолютно здоровы. Им нечего делать ни в поликлинике, ни в больнице. Я сказал нашему парторгу, что не стану их принимать. На кой черт ко мне тянут всех этих избитых жен, отвергнутых мужей", родителей, не признающих своих детей, каких-то случайных любовников и т. д. и т. п. Он мне говорит, что вы, дескать, обязаны принять всех, кто к вам придет. А я стал с ним рядом и чувствую, что он врет, а думает он так же, как и я думаю. Он понял, что открылся, рассмеялся и говорит: