Слушая неутихающее ворчание, у Тани возник вопрос: случайно ли Константина поставила её в помощницы к Евсевии. Посмирять её? Или от того, что с Евсевией никто не хотел работать, что было неудивительно, учитывая нрав монахини, а, может, мелкая месть?
Тем не менее, несмотря на самоотверженный, беспрекословный труд Тани, Евсевия стала постоянно заявлять о том, что будет жаловаться на эту лентяйку игуменьи. Тане было абсолютно всё равно, хотя, справедливости ради, было обидно. Как же ей не стыдно, старой монахине, держать в себе столько желчи и, не имея никакого основания идти не жаловаться, а клеветать на ближнего своего. Это же бесчестно!
Однако Евсевия была настроена решительно. Таня не понимала, откуда в сердце человека столько злобы после стольких лет жизни в монастыре, а может быть, именно от этого? Как всегда, вопросов и предположений было множество, а единственно правильного ответа не было. Тем не менее, решив привести угрозы в действие, Евсевия как-то после трапезы обратилась к Константине:
- Матушка, вы сейчас свободны?
- Что ты хотела?
- Поговорить о матери Татьяне. Пусть она останется. Я хочу всё сказать при ней, чтобы ей стало стыдно.
Константина, смотря на Евсевию, была удивлённа её словам. Подождала, когда все выйдут и распорядилась, чтобы никто не заходил в трапезную. Константина вопросительно посмотрела на Евсевию. В её словах было что-то непонятное. Обычно чем-то была недовольна Таня, а теперь? Константина заинтересовано поглядывала на Таню, которая, стоя немного поодаль, старалась быть равнодушной к этой клевете. Игнатия тревожно посматривала на Таню и матушку, ничего хорошего не ожидая от очередного разговора двух противников.
- Что же такого сделала мать Татьяна?
- В том–то и дело, что ничего не делает. Перечит во всём, ничего не говорит, а всё делает, как хочет. Говорю ей: и не стыдно тебе так вести себя со старым человеком. Все нервы измотала! Я ей одно, она по своему. Как тут послушание исполнить? И главное, бессовестная такая, не хочет работать, что ни говори. Пока часами следишь, делает. На минутку отвернёшь, уже стоит, бездельничает. С такими лентяйками, как монастырь поднять, а ведь столько работы уж сидела бы в городе. Зачем в монастырь приходить Господа гневить? Жили бы в миру, и никаких забот, нет. Понапритащутся в святую обитель и давай свои правила устанавливать, лишь бы только не работать. Вот она только послушница, а что будет, когда монахиней станет. И вам прекословит, и меня не слушается. Гнать надо таких бездельниц из монастыря, чтобы не оскверняли святое место, если Богу служить не хотят. Слышишь, что я говорю Бог-то всё видит и твоё небрежение к работе. А работа - это твоё отношение к Богу. Вот как ты относишься к Богу, Который тебя создал, а ты Его попираешь своими грехами и нерадением к божественному служению…
Таня, не ожидая такой беспощадной критики и упрёков, стояла бледная, слушая лживые слова, не понимая, зачем ей надо так бесстыдно лгать. Пожилой человек, вся жизнь прошла и так не научилась единственному: не вреди ближнему своему. Значит, жизнь прошла напрасно? Если не усвоено главное, откуда появятся добродетели? Тане нечего бояться: время ещё есть, но Евсевия завтра, послезавтра Богу душу отдаст, и с чем предстанет? Как это возможно? Стоять и так бессовестно лгать!
Сердце защемило. Таня, придерживаясь за ноющее сердце, слушала неумолкающие потоки лживой речи. Взглянув на ухмыляющуюся Константину, Тане стало очевидно: игуменья явно была довольна. Но чему? Торжеством несправедливости или унижению Истины? «Как же они не поймут. Не меня они унижают, но гонят Правду! Но что тогда у них останется ложь и иллюзии?!»
Таня вспомнила, как ещё недавно эта злополучная правдоискательница ни словом не обмолвилась, когда все покинули послушание, а Таня - единственная, кто продолжила и продолжала нести это тяжёлое послушание. «Чего она хочет? Унизить меня? Или ей кажется, что этой ложной речью совершается торжество правосудия?»
Таня потирала ноющее сердце, но это не помогало. Сквозь шум в ушах она уже не слышала слов Евсевии. Лишь озлобленное лицо монахини ещё отражалось в глазах Тани. В голове пронеслось: «Нет, я не стану доказывать свою правоту! Я не стану больше бунтовать! Всё равно ничего не исправить!» Пронзительная боль прервала последние мысли, и Таня, опустившись на стул, едва успев подложить руку под голову, ничего не видя, опустила голову на стол…