организовал веселые танцы. За несколько шагов до дома он почувствовал себя плохо, и
через пять минут его не стало.
Панихиды, похороны, поминальный обед – все эти аксессуары смерти прошли для нас,
детей, в каком-то тумане. И печаль наша относилась к потере отца, близкого нам, корнями
связанного с нами человека. И только через несколько дней мы осознали, что значит
потерять главу семьи, кормильца, как круто изменилась вся наша жизнь. Веня и Витя
сделались живущими воспитанниками института. Квартира была ликвидирована, вещи
частью проданы, частью расставлены у сослуживцев отца. Мы с мачехой очутились в
одной комнатке, которую наняли почему-то у гробовщика. Опустив в землю один гроб, мы
по какой-то инерции три месяца прожили среди других гробов.
2. Юность
В это лето наша осиротевшая семья встретилась в Журавке. В конце лета мачеха вздумала
съездить навестить своих родных и, вероятно, из экономических соображений не хотела
брать меня с собой. Мне только что исполнилось 15 лет. Куда девать меня? Она вспомнила, что кузина отца – тетя Анета – живет в Гомеле. Муж ее Антон Александрович Окинчиц .
был популярный городской врач. Елена Георгиевна решила завезти меня к тетке до начала
занятий в гимназии. Супруги были бездетны, оба полюбили и принялись баловать меня.
Тетя, заметив бедность моего гардероба, стала пополнять его. Антон Александрович, возвращаясь в работы, привозил мне конфеты, фрукты, а к концу моего пребывания
подарил мне часы. Моя радость и гордость при получении этого подарка были
беспредельны. Тетя как-то разумно распределила мое время. Я вышивала себе блузку под
ее руководством, впервые с наслаждением читала «Войну и мир». У них был свой выезд.
Мы с тетей много катались по живописным окрестностям Гомеля, ездили в гости к
соседним помещикам. Я прониклась благодарностью и обожанием к своей тетке. О
разлуке с ней и возвращении к мачехе я думала с содроганием. Как я была ранена в самое
сердце, когда после просьбы Антона Александровича, обращенной к мачехе, привезти
меня к ним после экзаменов на все лето, тетя Анета холодно сказала: «До будущего лета
много воды утечет, рано еще говорить об этом». Я поняла, что она не хочет моего приезда, и это еще увеличило горечь разлуки. Только потом мачеха мне объяснила, что стареющая
тетя видела во мне возможную будущую соперницу. Я впервые знакомилась с изнанкой
жизни. В каком неприглядном виде она стала передо мной.
Следующую зиму мы с мачехой провели в Гатчине. Я оканчивала гимназию. Желая
освободиться от меня и провести лето на юге, мачеха пристроила меня на три месяца у
француженки в городе Креславка Витебской губ. . Ее сын был преподаватель французского
языка в Гатчинском институте. Мм Генглез брала пансионерок. За 25 рублей в месяц она
давала им отдельную комнату, полный пансион и занятия по французскому языку. Мачеха
отличалась неимоверной скупостью, она стала торговаться, уперлась на 20 руб. - и ни в
какую. Разультаты для меня получились плачевные: мне пришлось спать на диване в
столовой, а комната стояла пустая. Со мной не занимались. Мм Генглез и ее престарелая
дочь встретили меня недружелюбно, а потом очень полюбили. Когда к ним приехал на
несколько дней их сын и брат, мм Генглез уговорила меня встретить его в малороссийском
костюме с распущенной косой.
В середине лета м-м Генглез сообщила мне, что я покорила сердце соседа, по ее словам, рыботорговца-миллионера, приехавшего в Креславку погостить у родных. По его
поручению приходила тетка меня сватать. Это предложение не возбудило во мне никакого
любопытства, я не пожелала его видеть, просила м-м Генглез ответить, что «я замуж не
собираюсь, а если когда-нибудь выйду, то только за студента».
Мне недавно исполнилось 16 лет, но я была не по летам юная девочка. После выпускных
экзаменов я с удовольствием следила, как горели все мои учебники, брошенные в печку.
«Хочу танцевать, смеяться, веселиться». Признаться, через 10-12 лет я со стыдом
вспоминала об этом периоде жизни – «что за пустая девчонка». А сейчас, на последнем
этапе, я любуюсь на эту девочку, и мне жалко с ней расставаться. Какая правильная
реакция после тяжелого, безрадостного детства. И как хорошо, что эта девочка не
задумывается о своем ближайшем будущем. А оно очень безрадостно. Единственно
близкий человек – мачеха – уже расправляет крылья. Еще одну зиму она пожертвует мне, а
потом бросит, и я буду долго скитаться по чужим углам. Горек был хлеб гувернантки. По
закабаленности ее положение ничем не отличалось от прислуги. Гувернантствуя с 16 до 20
лет, я убедилась в этом на собственном опыте. Мачеху я ни в чем не виню – красивая, 32-
летняя, моложавая вдова, обеспеченная хорошей пенсией, она хотела жить, имея на то
полное право. Кроме того, она любила цыганский образ жизни, почти все время проводила
на курортах, заезжая ненадолго то в Петербург, то к брату погостить. Мы с ней
переписывались, но очень редко виделись. Отношения всегда были дружелюбные.
Вскоре по приезде в Креславку я познакомилась и очень подружилась c Леночкой Бойе, дочерью полковника артиллерийской бригады. Мне было скучно дома, с двумя
старушками, я все чаще и чаще стала бывать в семье Бойе. Проводила там целые дни, а
иногда, предупредив свою хозяйку, приходила и ночевать. У Бойе было много молодежи, шумно, весело. Мы с Леночкой обе были хохотушки и всюду находили повод для смеха. В
этот период у меня проявилась способность смешить. Я никогда не умела рассказывать
смешное, мой дар был во вставлении в разговор словечек, которые смешили, и, подбавляя
еще и еще, я доводила людей до безумного хохота. Я удачно имитировала м-м Генглез, ее
походку, манеру говорить, а, главное, ее смех. Как только я, сделав серьезные глаза, растянув губы в улыбку, произносила «ха-ха-ха», все кругом покатывались со смеха.
Леночка была очень хорошая музыкантша, я часами наслаждалась ее игрой, часто
заставляла ее играть вальс, а сама, сняв туфли, чтобы не портить ковер, как безумная, носилась по комнате. Дружба наша все росла и росла. Она оказалась впоследствии одним
из звеньев, которые определяют крутые перемены жизненного пути. Роковой она была для
нас обеих.
Расставшись осенью, мы стали переписываться. Лето, проведенное в Креславке, я всегда
вспоминаю с удовольствием. Около милых старушек я, не взирая на все помехи, овладела
французской разговорной речью – и как она пригодилась мне в жизни!
Уже на следующее лето мачеха устроила меня в семью неких Рыбалтовских заниматься
французским языком с детьми на даче под Лугой. Как скучно, бесцветно прошло это лето.
Тем ярче кажется мне неделя, проведенная с разрешения мачехи на даче у дяди
Исидора Петровича, тоже в окрестностях Луги. Я тогда еще мало знала своих кузин. Мое
включение в их семью произошло несколько позднее. Как хорошо, как весело провела я
эту неделю. Из пустого сарая дачная молодежь сделала клуб. Сарай был разукрашен
флажками и цветами, достали рояль и каждый вечер собирались потанцевать.
В это лето состоялось знакомство дяди со студентами-медиками Александрой Ивановной
и Николаем Ивановичем Бурцевыми. Их отец был директором Медицинской Академии, автором учебника анатомии, по которому занимались многие годы студенты Медицинской
Академии и Женского медицинского института. Николай Иванович, впоследствии муж
моей двоюродной сестры Екатерины Исидоровны, был душой нашей молодой компании.
Он любил подбирать рифмы и составлять шутливые стихи, вызывавшие веселый смех.
Меня он сразу прозвал Glaucopis Athenae (волоокой Афиной), и при моем отъезде были