тяжелых случаях за ним приезжали ночью. Он никогда никому не отказывал. О каком-либо
отдыхе в деревне нечего было и думать.
Он не был женат и не оставил потомства. Последние десять лет около него была хорошая
женщина, только невероятно ревнивая. Мы шутили: «Сократ нашел свою Ксантиппу».
Живя с ним, она окончила акушерские курсы и была хорошей акушеркой. Она работала
вместе с тогда еще очень молодым, теперь знаменитым гинекологом К.М. Фигурновым. Он
высоко ценил ее добросовестную, умелую работу и на редкость бережное и любовное
отношение к новорожденным малюткам.
Георгий Алексеевич был мой брат и человек, родственный мне по духу. Так мало
пришлось нам быть вместе. Почти всегда жили в разных городах. Так тяжело было мне его
потерять.
Помню несколько его мыслей, которые заставили меня задуматься и остались в памяти: он
делил человечество на: 1) людей центра и 2) людей периферии. Центр, как он его понимал, внутренняя, постоянно действующая рабочая инстанция, шире и умнее, чем совесть,
актуальнее и повседневнее, чем «святая святых». Человек, обладающий центром, им
воспринимает жизненные явления, анализирует их до предела, в нем же находит
императивы для поступков. В центре нет места для соображений и стимулов личной
выгоды материального порядка. Там все диктуется сознательной честностью,
благородством и если выгодой, то только духовной.
Люди периферии (среди них много добрых и альтруистически настроенных) действуют
бессознательно, не анализируя ни жизненные явления, ни свои реакции, а если и проводят
анализ, то не доводят его до первоистоков, натыкаясь по дороге на тормоза мещанской
морали или религиозных предрассудков, а то и просто материальных выгод. Как у умных
людей мелькают глупые мысли, но они их не высказывают, так и у людей центра бывают
также мелкие периферические мысли, но они не могут быть рычагом основных
жизненных решений и поступков.
Говоря про острый характер, который зачастую принимают семейные ссоры, брат
объяснял эти явления тем, что к повседневным, часто небольшим недоразумениям,
присоединяется атавистическая ненависть полов, поколений, родов, живущая в веках
рядом с любовью.
«По моим наблюдениям, – как-то сказал мне брат, – человек никогда не желает и не может
по своей природе искренно желать другому больше счастья, чем сам его имеет.
Исключается, разумеется, материнское чувство».
Совсем в другом роде был мой другой брат, Вениамин Алексеевич. В отличие от других
членов семьи он обладал небольшими талантами. Хорошо рисовал, задушевно пел
украинские песни, аккомпанируя себе на гитаре. Характера был властно-тяжелого,
сумрачного. Но был цельный, переживал все глубоко, героически разрешая жизненные
проблемы. Материнская характеристика трехлетнего сына: «Веня не ласковый, но душа у
него хорошая» – оказалась верной. В февральскую морозную ночь, когда умер отец, он в
галошах на босу ногу и пальто поверх белья побежал искать доктора. Как-то он сказал
мне: «Если бы городовые защищали слабых от сильных, а не сильных от слабых, я бы
хотел быть городовым». Однажды на Невском он умелым приемом ветеринара усмирил
взбесившуюся лошадь. И моментально скрылся в толпе. Любимая им девушка полька
отказалась выйти за него замуж, потому что он русский. Нанявшись корабельным
кочегаром, Вениамин Алексеевич отплыл в Америку. Там он пробыл год, зарабатывая на
жизнь физическим трудом. Америка ему не понравилась. «В этой стране деньги – все.
Если у тебя нет заработка, нет денег, ты всюду встречаешь презрение» – так вкратце
характеризовал он тамошнюю жизнь.
Прошло два-три года. Вениамин Алексеевич жил в Петербурге, решил заняться пением. В
это время в городе славилась преподавательница Евгения Федоровна Лежен, сестра
профессора Консерватории. К ней обратился мой брат. Немолодая, она, как истая
француженка, была живая, изящная, интересная. Как часто бывает, уроки увенчалась
взаимной любовью. Решили соединить свои жизни. Вениамин Алексеевич получил
хорошее место в Харькове, она ликвидировала часть обстановки. Осталось достаточно, чтобы красиво начать новую жизнь. Он получал хороший оклад, она прирабатывала
уроками. Я радовалась, что хоть один из братьев устроил прочно и хорошо свою семейную
жизнь. Но скоро все разрушилось самым трагическим образом. Не прошло и года, как
Вениамин Алексеевич, вернувшись из командировки, обнаружил, что его жена сошлась с
соседом по комнате. Это был тяжелый удар. В это время у нее появились первые признаки
помешательства. Вениамин Алексеевич быстро ликвидировал ее имущество и отправил ее
к родным в Петербург. Болезнь быстро шла вперед, и вскоре она попала в дом
душевнобольных. Я слышала, что там она еще раз вышла замуж. Вениамин Алексеевич
погиб в Харькове в конце революционного 1919 года. Мне не удалось выяснить, при каких
обстоятельствах это случилось.
21
Наш младший брат Виктор Алексеевич оказался в жизни милым, добрым пустоцветом.
Отчасти это объясняется двумя перенесенными им мозговыми заболеваниями. В детстве, играя, он упал и сильно ударился головой. В результате – сотрясение мозга. Лет в двадцать
у него начались тяжелые головные боли. Нашли гнойный процесс в мозгу. Старший брат
повез его в Берлин, и там ему сделали трепанацию черепа. Он вернулся совершенно седой.
Не имея достаточных данных, он пробовал свои силы то в опере, то в драме под
претенциозным псевдонимом «Апполонский». Лет пятнадцать числился студентом
Рижского Политехнического института. Особенностыо этого института было отсутствие
сроков для прохождения курса. Бывали случаи, что сыновья догоняли отцов и
одновременно с ними числились студентами.
Виктор Алексеевич был любимцем мачехи, она иногда живала около него в Риге.
Рассказывала о его необыкновенной доброте и безалаберности. Товарищи пользовались
его вещами, как своими. Раз кто-то попросил надеть его зимнее пальто и не вернул.
Виктору Алексеевичу пришлось проходить вою зиму в летнем. Кто что брал – он никогда
не помнил. Внешне он был очень интересный, седина ему шла. Всегда веселый,
жизнерадостный, он пользовался большим успехом у женщин. Как-то он был ненадолго в
Петербурге, и нам случилось быть вместе в Гатчинском балу. На другой день ему в моем
присутствии вручили письмо. Он дал мне его прочесть – оно начиналось: «Я вам пишу, чего же боле, что я могу еще сказать...». Я посмотрела на подпись. Очень милая барышня, я ее знала. «За последнее время пять девушек осчастливили меня признаниями в таком
Татьяновском стиле. Как будто сговорились». – «Что ты делаешь в таких случаях?» –
спросила я. «С барышнями я только танцую. Ухаживаю за дамами. Рыжие дамочки
прелесть». И он поцеловал кончики пальцев. Это был настоящий Дон-Жуан.
Наконец, в 1915 году Виктор Алексеевич окончил Политехнический Институт, получил
где-то на юге место по министерству земледелия. В момент революции, по сведениям
мачехи, которая тоже была на юге, он погиб на пароходе, потопленном интервентами.
После смерти отца нашим опекуном был Исидор Петрович, его брат. Надо сказать, что
братья были в ссоре и в течение 15 лет не виделись, также как их семьи. Это была вражда
домов Монтекки и Капулетти. Только смерть примирила их. У дяди Сиди, как мы его
называли, было большое потомство – 6 дочерей и 2 сына. Он заведовал канцелярией
Попечителя Петербургского учебного округа. Канцелярия и громадная казенная квартира
при ней занимали целый этаж малого здания тогда Технологического института. Мне было
16 лет, когда я впервые пришла с мачехой познакомиться со своими родственниками.