вспомнил, что бригадный адьютант в Олите замечательный красавец, в него влюблены все
бригадные дамы. «Дайте мне слово, что вы не измените мне, я приеду через две недели».
Я, шутя, успокаивала мальчика. «Вы же знаете, что я застрахована от любви к офицерам.
Вспомните, что я вам говорила». Я осмотрелась кругом – никого не было – и тихо
добавила: «Все офицеры - дураки». Поезд тронулся, когда в воздухе прозвучали мои
последние слова. Как неловко я себя чувствовала через месяц, вспоминая о них.
Казармы 43 бригады были только что выстроены на берегу Немана в чудесном сосновом
лесу. Несмотря на то, что станция отстояла в десяти минутах ходьбы от казарм, за нами
был выслан экипаж и деньщик. Отец и тетка Леночки встретили нас очень приветливо.
Мы сразу прошли в приготовленную для Леночки прекрасно обставленную комнату. Тетя
Анжелика была сестрой покойной матери Леночки. Рано овдовев, бездетная, она,
поселившись у сестры, овладела всеми ее функциями. Леночка тяжело переживала
семейную драму. Но, если правда, что дорога к сердцу мужчины идет через желудок, то
тетя Анжелика владела этой дорогой. Кулинарка она была необыкновенная. Во время
приготовления обеда от ее всегда закрытых кастрюлек шли необычайно аппетитные
ароматы. Особенно удавались ей торты и печенья.
Мы приехали утром и только успели привести себя в порядок после дороги, как в комнату
вошла тетя Анжелика. Она внимательно осмотрела туалет Леночки, заботливо переделала
ее прическу и сказала: «Сейчас подаю обед. У нас сегодня обедает премилый и
пресимпатичный молодой человек». По тому, как был возвещен этот гость, я сразу поняла, что в его лице для Леночки приготовлен жених. И не ошиблась. Он оказался тем самым
бригадным адьютантом, об опасной красоте которого Володя предупреждал меня. За
обедом Леночку посадили рядом с ним, а меня напротив, мое первое впечатление было
неблагоприятное. По-женски застенчивый, скромный, молчаливый, он почти на поднимал
глаз. Полковник почти каждый день приводил его обедать. Красавец-адьютант с каждым
днем завоевывал сердце Леночки. После обеда они часто вдвоем уходили гулять. Стояла
чудесная, умеренно-морозная погода. Луна красиво освещала дорогу, окаймленную
высокими соснами. Тетя Анжелика торжествовала, ее замысел воплощался в жизнь.
«Выйдет замуж – всю болезнь, как рукой, снимет», – делилась она мыслями со мной. И
действительно, Леночку трудно было узнать. Она расцвела, похорошела, вся светилась
счастьем своей первой и, как ей казалось, разделенной любви. Я искренно радовалась
Леночкиному счастью.
А как я сама проводила время? Для скучающей бригадной молодежи, заброшенной в лесу, появление двух столичных барышень-курсисток произвело сенсацию. Мне было 22 года, я
была в полном девичьем расцвете, успех у меня был большой. На вечерах я была
окружена, за мной ухаживали. Один офицер, красивый блондин, ничего не говорящий ни
уму, ни сердцу, сделал мне предложение.
Я познакомилась с одной умной, образованной дамой, и мы очень полюбили друг друга.
Это была полковница Елена Николаевна Терпиловская, ей было уже за сорок, и она только
что произвела на свет очаровательную крошку Танечку. Я влюбилась в Танечку,
няньчилась с ней и все дни проводила около ее колыбельки. Вся, пропитавшись за день ее
милым существом, я и во сне не разлучалась с нею. Однажды, когда мы сидели у кроватки
Тани, ее мать, ласково взглянув на меня, сказала: «Знаете, Женечка, вчера вы ушли, а я
долго мысленно оставалась с вами. Наверное, о вашем обаянии вам не раз уже говорили.
Мне захотелось определить, из каких источников оно вытекает, и вот к какой мысли я
пришла. Вы хорошенькая, но хорошеньких на свете очень много. Вы умная, но и умных
очень много, вы добрая, но и их встречается в жизни великое множество. В отличие от
других вы являетесь редким осуществлением этих трех качеств. Вот как я определила
ваше обаяние».
28
Какой теплотой повеяло на меня от этих слов милой, умной женщины, как живо
запомнила я их на всю жизнь. Моя страстная любовь к чужому ребенку с постоянной
мыслью: как бы я хотела иметь такого, рожденного мною – я ретроспективно определяю, как созревший инстинкт материнства. Говорят, что женщина в тридцать лет или начинает
свою женскую жизнь, или ее кончает. Это определение мне кажется глубоко правдивым. Я
когда-то слыхала термин «матьдевушка». И женщин такого типа гораздо больше, чем
думаю, я бы сказала – большинство. Мое принятие замужней жизни только в той мере, как
она нужна для материнства, таило в себе неизбежную трагедию моего брака. Я
принадлежала к неспокойной категории женщин, созревающих после тридцати лет, и,
когда пришла пора не девичьего, а женского расцвета, были сломаны устои, казавшиеся
незыблемыми.
Возвращаюсь к нашему пребыванию в Олите. Приезжал в отпуск Володя и остался очень
доволен положением вещей. Уехал, напомнив мне об якобы данном ему слове – ждать его
два года.
Подходило время начала лекций и нашего возвращения в Петербург. Накануне отъезда мы
были на прощальном вечере у Терпиловских. Леночка, как всегда, не танцевала, она взяла
на себя неблагодарную роль тапера. Мы с красивым адьютантом составляли в танцах
хорошую пару и вальсировали час под аплодисменты. В тот памятный вечер во время
вальса что-то заставило меня повернуть голову и посмотреть в глаза моему партнеру. Я
прочла в них глубокую, благоговейную нежность. И сразу из каких-то глубин,
бесконтрольно и безответственно, засветились мои глаза ответным чувством. Эта песня
без слов длилась лишь несколько секунд. Вдруг замолкло пианино, закончив вальс каким-
то звуком, похожим на стон. Леночка откинулась на спинку стула, руки ее безжизненно
упали на колени. Она побледнела, глаза тускло уставились в одну точку. Я поспешила ей
на помощь и увела ее, сказав хозяевам, что у нее вдруг сильно разболелась голова. Придя
домой, мы легли, но обе не заснули в эту ночь. Без вины виноватая, я чувствовала всем
существом, как страдает моя дорогая подруга. Но сквозь навалившуюся на меня тяжесть
ее страдания эгоистично пробивались предчувствия возможного счастья. Но все во мне
было так неоформленно, так хаотично, что минутами хотелось скорее сесть на поезд и
уехать. А затем опять сердце забивала радостъ нового, еще неиспытанного чувства.
Несколько часов мы пролежали в полном молчании, обычном для периодов Леночкиного
нервного заболевания. Но под утро она вдруг проговорила: «Женя, ты не спишь? Неужели
ты не отдаешь себе отчета в том, что вы с Николаем Арнольдовичем любите друг друга? Я
давно это подозревала, а теперь знаю наверное». Я была так потрясена ее словами, что
долго не могла выговорить ни слова. Наконец, собралась с силами: «Поверь мне, что я все
время была делека от этой мысли. А сейчас возможно, что это и так». Потом, вспомнив
про наши наполовину наполненные чемоданы, добавила: «Сегодня в 12 часов мы уедем, и, ручаюсь, что очень скоро все забудется. Успокойся, давай кончать укладываться».
Наступило позднее январское утро, рассвело. Леночка вышла из комнаты, часа через пол
вернулась и сказала: «Сейчас Николай Арнольдович будет здесь. Я послала с деньщиком
ему записку, просила зайти перед службой. Я приму его в кабинете, и, если он подтвердит
то, в чем я уверена, пришлю его к тебе. Решайте сами свою судьбу».
Действуя властно, со свойственным ей благородством, Леночка, сама того не замечая, ставила Николая Арнольдовича в затруднительное положение. Еще совсем юный (ему
только минуло 22 года), он был очень плохо обеспечен материально. А главное,