пишет, что они живут очень тесно, и она не сумеет приютить меня с двумя детьми и няней.
За эти годы мой дядя – Исидор Петрович вышел в отставку, и из громадной казенной
квартиры в малом здании Технологического института семья переехала на частную
квартиру. Им обещают дать помещение побольше в Доме графа Шувалова , дела для
которого дядя вел в течение многих лет, но это еще не выяснено. Жалуюсь, что дают
только 500 рублей подъемных, а Николаю Арнольдовичу необходимо купить вещей на
300 рублей. Письмо очень мужественное, бодрое, несмотря на семь месяцев беременности
и предстоящую разлуку с мужем – его и наш отъезд из Олиты через двадцать дней и все
главные жизненные вопросы, висящие в воздухе. Но все устроилось как нельзя лучше.
Борейшы к моему приезду успели переехать в новую квартиру (Моховая, 10), в шесть
комнат, из которых большую, солнечную они выделили для моих детей. Франя поехала со
мной после того, как я обещала матери высылать ежемесячно большую часть няниного
жалованья. Вполне благополучно разрешился и вопрос о больнице.
В июле мы с Николаем Арнольдовичем, распродав часть вещей, а остальные отправив в
Петербург, выехали из Олиты, в которой я почти безвыездно прожила пять лет. На какой-
то станции Николай Арнольдович должен был оставить нас и пересесть в воинский поезд.
Как тяжела была для меня разлука с горячо любимым мужем. В течение неопределенно
долгого времени нас будет разделять расстояние в 10.000 верст. А что еще страшнее всего
– вернется ли он? Расставались мы ночью, наш петербургский поезд стоял на станции
полчаса. Николай Арнольдович, несмотря на всю тяжесть разлуки, вспомнил, что на этой
станции, говорят, бывают вкусные бифштексы, и отправился в буфет. Я тогда подумала, как по-разному переживают тяжелые минуты мужчины и женщины. Мы простились.
Поезд тронулся, и я осталась в купе одна со спящими Наташей и няней. Какими
безумными, отчаянными слезами проплакала я всю ночь. Но эти слезы оказались для меня
также благодетельными, как гроза в природе. Подъезжая к Петербургу, я была, как всегда, бодрой, мужественной и внешне покойной. Жалость к себе я всю жизнь ненавидела и
потому старалась сохранять наружное спокойствие, как бы тяжело ни было у меня на
душе. Я только просила всех окружающих никогда не спрашивать меня, есть ли известия
от Николая Арнольдовича. Никогда больше не плакала и никому не жаловалась, если
долго не было вестей. Письма и телеграммы получались постоянно, но, конечно, на таком
большом пути бывали задержки, иногда мучительные.
Громадным утешением для меня было рождение желанного второго ребенка Олечки.
Необычайно тяжелые первые рода, послеродовая инвалидность в течение полугода не
дали мне полноценного ощущения материнства. Все это пришло только со вторым
ребенком. Приветливая, жизнерадостная, вся в локонах, румяная, Олечка была полна
детского обаяния. Это была общая любимица. Красивая Наташа, избалованная няниной
самоотверженной любовью, отличалась первые голы детскими капризами и
настойчивостью. Ей было четыре-пять лет, когда она, рослая, здоровая девочка, требовала
во время прогулки, чтобы крошечного роста няня несла ее на руках. Когда та
протестовала, говорила, что «ты большая, должна сама ходить», – она садилась на тротуар, и ни с места. Кругом собиралась толпа, спрашивали, что с девочкой, думая, что няня ее
обижает. И побежденной Фране приходилось все-таки брать ее на руки и нести девочку
почти одного с ней роста.
Нам, женам офицеров, очень долго не выдавали жалованья за мужей. Жить становилось
все труднее. Бесконечные хождения в Главный Штаб не помогали. Потеряв терпение, я
написала об этой возмутительной задержке письмо в газету «Новое время» и подписала
«жена офицера». Письмо было напечатано, деньги были немедленно выплачены.
Моя жизнь в семье Борейш протекала спокойно. Родные относились с сочувствием к
моему положению. Мой двоюродный брат Всеволод Исидорович, студент-юрист,
прекрасный музыкант-самоучка, увлекался в то время оперой «Пиковая дама». Почти
каждый вечер он садился за рояль и играл оперу подряд, исполнял все мужские партии, доставляя нам громадное удовольствие. С тех пор эта прекрасная, самая моя любимая
опера прочно ассоциировалась у меня со временем, полным тревоги и неопределенности.
Под чудесную музыку я мечтала о встрече с любимым мужем и, вся ушедшая в своих
дорогих малюток, обшивала их. Провокацию Гапона, избиение мирных рабочих у
Зимнего дворца вся наша семья пережила с большим возмущением. Но я тогда кормила
Олечку и боялась нос показать на улицу, чтоб не попасть в какую-нибудь передрягу и не
оставить дочку голодной.
Летом родители Николая Арнольдовича наняли для меня на рижском взморье в
Майоренгофе, рядом с собой, маленькую дачку, где я и провела под их крылышком лето
1905 года. В августе для всех неожиданно пришло известие о мире. Когда я услышала эту
радостную весть, внезапно нахлынувшее счастье вызвало у меня слезы из глаз.
34
31 декабря 1905 года Николай Арнольдович вернулся к своей семье. Что это была за
встреча после полуторагодовой разлуки и неутолимой тоски друг по друге! Я просила
своих родных устроить так, чтобы первый момент нашего долгожданного свидания
прошел без свидетелей. Жизнь редко балует нас такими светлыми душевными
праздниками. Спустя несколько минут в комнату вошли наши дети. Олечке завязали
большой бант на кудрявой, золотистой головке, и пятилетняя Наташа торжественно
подвела ее за ручку к отцу со словами: «А вот наша роскошь». Он схватил их обеих в
объятия и долго не мог налюбоваться, так милы были они обе.
За время войны Николай Арнольдович, благодаря своим исключительным рабочим
качествам – добросовестности, точности, исполнительности – получил повышение по
службе. Он был назначен адьютантом командующего войсками Петербургского
Военного округа, генерала К.П. Фандерфлита . Этим назначением определилась наша
дальнейшая судьба. Сразу по возвращении в Петербург Николай Арнольдович поступил
на службу в Главное Артиллерийское управление и, как замечательный работник, быстро
дошел до начальника отделения. Получение должности в Главном Артиллерийском
управлении, наверное, прошло не без участия Фандерфлита. Он очень полюбил
Николая Арнольдовича. Что это был за чудесный старик! До самой своей смерти (он умер
в 1919 год) он был нашим частым и любимым гостем. У него было длинное, породистое
лицо с большой седой бородой и какие-то по-детски ясные, добрые голубые глаза. Совсем
в другом роде была его супруга. Ее воспитала гувернантка-англичанка, она прекрасно
владела английским языком. Маленькая, сухопарая, с крошечным носиком, тонкими всегда
поджатыми губами, по душевной сухости и скупости, была противоположностью своего
обаятельного мужа.
Используя в качестве предлога его болезни, она заставляла его подчиняться мучительно-
строгой диете. Родные говорили попросту, что она морила его голодом. Раз как-то мы с
мужем были у них в гостях, и я позволила себе вольнодумно возмутиться бесправным
положением евреев в России. Она резко оборвала меня, поджав еще больше свои злые, тонкие губы. Константин Петрович потом ласково попенял мне: «Не говорите так в
присутствии моей жены, она очень нетерпима в этих вопросах». Из дальнейших его слов я
поняла, что эта старушка далеко не безвредная, в ее руках сосредоточены большие связи, а
отсюда и большая власть, и что карьере моего мужа может грозить опасность. Стоило
быть осторожнее. Племянник генерала Фандерфлита, в честь дяди названный