Константином, был женат на Вере Ивашевой. Упоминая о нем, Константин Петрович
всегда сокрушенно качал головой, как бы говоря: «Экий беспутный малый!».
Пришла революция, а с ней и голодные 1918-1919 годы. Я как-то зашла к Фандерфлиту. У
них была еще громадная, роскошно обставленная квартира. Насколько я помню,
Константин Петрович в эти годы был уже в отставке. Оба они голодали, не умели или не
желали использовать свои драгоценные вещи, обменивая их на продукты. Особенно плох
был Константин Петрович, он уже не вставал с постели. Она, оберегая его здоровье, все
еще мучила его диетой. Я просила моего брата-врача зайти к ним посмотреть больного и
прописать ему дополнительный паек. Брат, очарованный стариком, проделал это несколько
раз, продлив, а, возможно, только скрасив последние дни умирающего. Как-то раз, когда я
принесла провизию по рецепту для ее мужа, мм Фандерфлит сняла со стены в передней
две плохоньких олеографии и просила передать их в благодарность моему брату. После
смерти мужа она стала давать уроки английского языка, занималась она и с моей младшей
дочерью, между прочим, просила меня взять ее жить в мою семью, но я не могла этого
сделать. Еще несколько лет в районе Сергиевской и Фурштадской улиц можно было
встретить во все времена года и во всякую погоду ее маленькую, сухонькую фигуру в
старомодной тальме и шляпе, семенящей на свою неблагодарную работу давания уроков.
Семья вдовы племянника ее мужа постоянно навещала и помогала ей, чем могла. Сами
они тоже были в тяжелом положении.
В 1906 году весна наступила необычайно рано. Помню, как в конце марта, когда мы
выехали на дачу в Шувалово, уже зеленела трава, и распускались деревья. Первую
половину лета мы провели в полном благополучии и еще не изжитой радости
восстановленной семьи. Но для нас наступал тяжелый период материальных невзгод и
потерь. Самостоятельная жизнь в Петербурге, при очень сначала маленьком содержании
Николая Арнольдовича, требовала большой осмотрительности. Как раз в это время я
получила возможность распоряжаться своими пятью тысячами. Одну тысячу я одолжила, и как она потом нам пригодилась. А остальные четыре отдала под залог мошеннического, как потом оказалось, дела, эти деньги были полностью потеряны. Суд наказал
мошенников, но от этого не улучшились наши финансы. Я всю жизнь хладнокровно
относилась к материальным потерям, но какой
Дочери Евгении Алексеевнй, 1911 г. Слева направо: Нина, Наташа и Оля.
помощью были для нас 400 рублей в год процентов, на которые мы одевались. Делать
нечего. Шекспир говорит: «Who steals my purse, steals a trash». (кто крадет мой кошелек, крадет хлам). Я преклоняюсь перед непревзойденной мощью его ума, но как объяснить
такое мое легкомыслие? Присущее мне недостаточно бережное отношение к деньгам и
легкость расставания с ними усугублялись еще одним обстоятельством: в течение первых
трех месяцев беременности состояние моей нервной системы всегда было очень
напряженным. Кроме того, природная исключительная доверчивость сочеталась с острым
желанием улучшить денежные дела ввиду предстоящего увеличения семейства.
Николай Арнольдович всегда полагался на мои организационные способности. «Делай,
как хочешь, решай сама, как находишь нужным», – постоянно говорил он. У него была
хорошая черта – никогда не пилить, не упрекать в случае неудач. И вообще мы жили очень
дружно, не зная ссор и супружеской грызни.
35
В конце августа мы наняли квартиру на Сергиевской, недалеко от Летнего сада. По
величине и цене она казалась нам подходящей. И только переехав, мы обнаружили ее
темноту и мрачность. Квартира совсем перестала нам нравиться, когда мы узнали, что
случилось с людьми, жившими в ней до нас. Наниматель был вдовец, имевший трех
взрослых дочерей. Судя по поступкам, его место было в сумасшедшем доме.
Рассказывают, что он хотел покончить с собой, но, боясь оставить дочерей
беспомощными, решил умереть вместе с ними. Вечером, дождавшись, пока они заснули, он затопил печку и не открыл трубу. На другой день взломали дверь и нашли мертвыми
отца и двух дочерей.
На даче в Луге 1907г. Сидят: Екатерина Бурцева, Мария Исидоровна Ливеровская с сыном
Лешой, бабушка Варвара, Екатерина Ивановна и Исидор Петрович Борейши, Бурцева,
Стоят: Всеволод Исидорович Борейша, Мария Эдмондовна Седельницкая, Евгения
Алексеевна и Николай Арнольдович Вейтбрехты, В.И. и А.Е. Погодины.
Третья, со слабыми признаками жизни, была отправлена в больницу, ее удалось спасти.
Известие о смерти отца и двух сестер она пережила в больнице. «Неосторожность отца, несчастный случай», – сказали ей. Интересно окончание этого инцидента. Когда девушка
поправилась и выписалась из больницы, она взяла извозчика и поехала в свою квартиру.
Подъезжая к дому, извозчик, не зная, кого везет, рассказал ей трагедию, про которую
говорил весь город. Как она была потрясена поступком отца!
Когда мы узнали о трагической гибели наших предшественников, мрачная квартира
показалась нам просто ненавистной. Так плохо складывалась и наша жизнь в эту зиму
19061907 гг. Пропажа денег, тяжелая беременность, двухмесячная невыясненная болезнь
Олечки – все сгруппировалось в виде кошмара. В апреле, в первые дни пасхи родилась
Нина, и через две недели мы, бросив злополучную квартиру, уехали на дачу в Лугу. В это
лето там съехались родные, дорогие моему сердцу люди: тетя и дядя Борейша,
Ливеровские, Бурцевы, Погодины, двоюрдный брат Всеволод Исидорович со своей
будущей женой Марией Эдмондовной Седельницкой . Она – ученица Консерватории,
обладательница прекрасного голоса и обаятельной внешности, он – будущий адвокат,
человек необычайной музыкальности, составляли прекрасную пару. К рождению Нины
приехала к нам и моя мачеха. Какой теплотой и радостью обвеяно для меня это лето.
С осени Николай Арнольдович нанял квартиру на Сергиевской, 15, все перевез и устроил
к нашему приезду из Луги. Квартира была светлая, приятная, но два года, в ней прожитые, были очень тяжелые. Я, как всегда после родов, чувствовала себя плохо, кормление
истощило меня. Плохое самочувствие усугублялось бессонницей. Приходилось много
работать, так как наша няня при своей сказочной трудоспособности не могла обслужить
такую большую семью. На следующую зиму нам готовился новый удар. Здоровье мое все
ухудшалось, пришлось пригласить врача. Он нашел у меня туберкулез, а, когда узнал, что
моя мать умерла в 29 лет от этой болезни, то, выстукивая меня вторично, все время
неодобрительно покачивал головой. После его визита у нас началась паника. Плакал у
меня на груди Николай Арнольдович, плакала в кухне няня. «Ей надо побольше есть, а она
не хочет – что я буду с ней делать!», – говорила она. Мне приходилось их утешать.
«Лежать в постели и есть каши с много, много масла, затем санаторий на два месяца», –
таково было предписание плохо говорившего по-русски Бунге, чудесного врача и человека.
Няня со свойственной ей преданностью добросовестно кормила меня разными кашами с
маслом через каждые два часа. Пятилетняя Олечка, с детства отличавшаяся сердечностью, понимала уже, что мамочке плохо, и помогала, как могла, возясь с двухлетней шалуньей
Ниной. В том же доме против нас жила моя тетя Анна Петровна, у которой несколько лет
спустя был запоздалый роман с Коковцевым. Совершенно свободная от всяких забот, она
полюбила мою старшую дочь и ежедневно на несколько часов брала ее к себе, Наташе
надо было спуститься с нашего второго этажа, перейти маленький двор и подняться во