и обеспечить образование детей.
37
Каждую весну с 1910 по 1914 год включительно, как только дети заканчивали учебу, я
отправлялась с ними и с няней в Журавку. Мы жили там в прекрасных экономических
условиях. Покупать приходилось только сахар и пшеничную муку. Все остальное, по
условиям контракта, давал нам арендатор. Дорога в Журавку с тремя детьми даже во
втором классе (на чем всегда настаивал Николай Арнольдович) была необычайно тяжела.
Только на третьи сутки добирались мы до места назначения. В Динабурге (теперь Двинск) приходилось ночью проделывать две пересадки. Няня Франя, всегда такая деятельная, не
переносила езды по железной дороге и очень быстро заболевала мигренью и делалась не
помощью, а обузой. Но зато как полноценна была жизнь детей в Журавке! Они принимали
участие во всех полевых работах вокруг дома, ездили верхом и в телегах. Играя с
крестьянскими детьми, наши дочушки значительно пополняли свой лексикон словами
белорусскими и просто ругательными. Но по возвращении в город все эти изречения,
оставаясь без употребления, быстро забывались. В саду у них был крокет и гигантские
шаги. Два сада обеспечивали нас всевозможными фруктами. Последнее обстоятельство
имело обратную сторону: как мы с няней ни смотрели за детьми, они всегда умудрялись
поесть зеленых яблок и расстраивали себе желудки. Уезжая из города, я всегда запасалась
средствами от желудочных заболеваний и лечила детей сама. Ближайший врач жил за
двадцать верст. Брат-врач бывал в Журавке редко и ненадолго. В августе на месячный
отпуск приезжал в нам Николай Арнольдович и брал на себя всю тяжесть обратного пути.
Тотчас по приезде он принимался за работу – приводил в порядок наш громадный
запущенный сад. Вокруг дома Николай Арнольдович сделал цветник, сам соорудил и
изгородь вокруг. Он вообще не знал отдыха и считал, что отдыхает, переключаясь на
физическую домашнюю работу. Он все умел, у него были золотые руки. Наезжали в
Журавку братья, мачеха. Они всегда радовались, попадая в налаженную семейную жизнь, а не в заколоченный дом, как бывало раньше.
В последние наши приезды в Журавку (19131914 гг.) я, очень чуткая к настроениям
окружающих, замечала, как меняется к нам отношение крестьянской молодежи. По-
прежнему дружелюбными оставались старики – лесник Гришка, супруги Алена и Исаак,
жившие круглый год в нашем доме и обслуживавшие нас летом. Но, очевидно, в молодое
поколение забитого белорусского крестьянства проникли новые революционные веяния.
Молодежь встречала нас враждебными взглядами. Раз как-то я с детьми проходила мимо
группы подростков. Они пустили нам вдогонку: «буржуи-дармоеды!». В это время я была
настолько политически грамотна, что понимала и умела относить эти эпитеты не к нам
лично, а по адресу класса, к которому мы принадлежали. Вместе со всеми моими родными
я с нетерпением ждала свержения царизма и революции, которая уже чувствовалась в
воздухе. Близость Распутина к царской семье заканчивала крушение монархии в России. В
нашем уезде было неспокойно. До нас доходили слухи о грабежах, поджогах. В трех
верстах от Журавки был зарезан священник и его два сына; третий сын, к счастью, был в
отлучке. На место убийства был вызван мой брат-врач. Оставшийся в живых сын
священника – студент – несколько раз приезжал к нам. От случившегося с ним несчастья
он был какой-то испуганный, потерянный. Раз как-то он был у нас. Мы сидели за ужином
в столовой, три незавешенных окна которой выходили в сад. Он сидел спиной к ним. Мы
старались отвлечь его от тяжелых мыслей, говорили на разные спокойные темы. Вдруг, как
будто почувствовав какое-то беспокойство, он повернулся к окнам и с дрожью в голосе
спросил: «Откуда вы ждете нападения? Мне сказали, что шайка грабителей находится в
вашем лесу». Мы никакого нападения не ждали, но поневоле все наши взоры устремились
к окнам. Оттуда смотрела на нас темная августовская ночь. Ни зги не видно. Все
замолчали. Несколько мгновений был слышен только какой-то зловещий, казалось, шум
сильных порывов ветра, завывающего и стонущего среди ветвей вековых лип. Я не
признавалась, но мне было очень жутко. Ночью я не могла заснуть. Известие о том, что
грабители находятся в нескольких шагах от нашего дома, встревожило меня. Кончался
отпуск Николая Арнольдовича, он должен был на днях уехать. Дети, как нарочно,
подхватили где-то коклюш в очень тяжелой форме. Я собиралась остаться с ними еще на
две недели, чтобы подольше продержать их на свежем воздухе. Мои думы были прерваны
страшным стуком в балконную дверь. Казалось, она ломится под ударами. Пока
Николай Арнольдович проснулся и одевался, я накинула халат и побежала к дверям. Там я
столкнулась с Ядвигой, которая успела зажечь свечку. Всмотревшись, мы увидели моего
младшего брата Виктора. Он всегда приезжал неожиданно и на очень короткое время.
Наша деревенская жизнь его не устраивала. Я давно не видела брата и очень ему
обрадовалась, но все-таки утром сказала мужу: «Мы едем вместе, без тебя я не останусь».
Мы уехали, и, как это ни странно, по дороге уже кашель детей сделался легче. А когда мы
приехали в Петербург, коклюша - как ни бывало.
В 1914 году известие о первой мировой волне застало нас в деревне. Мы спешно выехали
в Петербург, простившись с Журавкой навсегда.
Период жизни между 1901 и 1914 годами я выделяю особо, именуя его «Материнством».
Хочется сказать несколько слов о материнстве вообще, прежде чем перейти к
характеристике моего материнства в частности.
Я считаю, что это чувство чисто биологического порядка, поэтому святость и культ
человеческого материнства сильно преувеличены. Иначе почему мы с наслаждением едим
жаркое из курицы, которая по праву может считаться одной из лучших матерей?
38
В Пастеровском институте в Париже проделывался такой опыт: брали мышь, которая
еще не имела детенышей, и сажали ее рядом с маленькими мышатами. Она не проявляла к
ним никакого интереса. Без постороннего вмешательства она дала бы им умереть с голоду.
Но ей впрыскивали оварин, и через два дня она делалась изумительной матерью.
Английский писатель Benson в романе «Dodo» пишет: «На днях я прочел, что насекомое
уховертка (earwig) является прекрасной матерью. Как это может повлиять на суждение о
красоте материнского инстинкта! Но это достоинство ничуть не влияет на мою оценку
уховертки, и я буду продолжать истреблять каждую прекрасную мать, которая окажется в
моей комнате!».
Думается, не потому ли так высоко поднято знамя материнства человеческого, что до сих
пор, по крайней мере, говоря о классе, к которому я принадлежала, оно было не только
природной функцией женщины, но и единственным ее занятием на всю жизнь? Мне
иногда казалось, что каждая женщина должна стремиться быть, прежде всего, хорошим
человеком, и в этот круг, несомненно, войдет и добросовестное отношение к обязанностям
материнства. Конечно, надо исключить из этих обязанностей сентиментальность и
баловство, часто калечащие наших детей, создавая из них нравственных уродов. В жизни
они нередко бывают в тягость себе и другим.
А так называемые хорошие матери часто бывают плохими людьми. Стоит только
вспомнить содержательницу притона в «Яме» Куприна .Она была превосходная мать, –
рассказывает автор, – давая прекрасное образование своей дочери и воспитывая ее чистой
и невинной. И если бы, – говорит Куприн, – этой матери предстоял выбор – заусеницы у
дочери или дурной болезни у гостя, она, несомненно, выбрала бы последнее. Возможно, автор преувеличил, но во всяком случае дело только в степени. Принесение в жертву