прислуге, не говоря уже о муже. К прислугам у меня было особое отношение. Я считала
их членами семьи, и моя забота распространялась на всю их жизнь. Нечего говорить о
питании – они имели все наравне с нами. В моем хозяйстве всего было вдоволь, ничто не
запиралось и не контролировалось. Но был период, когда Ядвига плохо себя чувствовала, недомогала. Я устроила ей дополнительное питание – бутылку молока в день. Также
внимательна я была и к няне. Ревнивой Фране казалось, что дети любят веселую, молодую
Ядвягу больше, чем ее. Она приходила ко мне ябедничать: «Ядвига утром мажет себе
булку маслом», – докладывала она. «Очень хорошо, а почему же вы не мажете, масло
покупается для всех». Я смеялась в душе, дело было в том, что сама няня не любила
масла. Другой раз она высказала недовольство, что Ядвига угощает своих гостей вареньем.
Я опять ответила, что «пускай угощает, варенья у нас много, на всех хватит».
41
Няня два раза ездила в Олиту повидаться с матерью. Второй раз привезла с собой 14-
летнего сына, единственного из трех детей, оставшегося в живых. Он мечтал о профессии
портного. Николай Арнольдович устроил его учеником одного из лучших портных
Петербурга. Праздники он проводил у нас. Бедный мальчик не вынес и года пребывания в
Петербурге. Перемена климата оказалась для него губительной. Он буквально сгорел от
скоротечной чахотки. Мы с Николаем Арнольдовичем делали все, чтобы его спасти. Наша
няня очень горевала после смерти единственного сына. Почти в это же время она потеряла
и мать. По воскресеньям утром Франя уходила с молитвенником в костел и часто ездила
на кладбище, на могилу сына.
Про жизнь у меня няня и теперь, вспоминая, говорит: «У Евгении Алексеевны жила, как в
раю». Очень душевно привязана к нашей семье была и Ядвига.
Моя семейная жизнь до 1914 года текла в согласии и была проникнута теплой радостью.
Над нами сияло голубое небо и, если кое-где намечались тучки, то верилось, что они
рассеятся, не нарушая нашего покоя. Но ничто не могло остановить рокового течения
жизни.
По моим долголетним наблюдениям, в женщине всегда можно различить превалирование
одного из трех элементов: «женщина», «мать» или «человек». В себе я отмечала всегда
стремление быть, прежде всего, человеком, затем матерью и, в-третьих, женщиной. Был у
меня в жизни период, когда женщина боролась с матерью, стараясь стать с ней в одну
линию. Но стремление к благородству, порядочности всегда было выше всего другого.
Трудно определить начало, возникновение тяжелого периода моей жизни, который можно
назвать переоценкой ценностей. Все мои переживания этого периода носили характер
стихийности. Сохранить статус-кво велением воли и разума оказалось невозможным. Уже
в 1913 году меня, всегда бодрую и энергичную, стала понемногу одолевать какая-то тоска, апатия. Я и физически стала хуже себя чувствовать, похудела, побледнела. Часто после
бессонной ночи вставала с постели в состоянии физической и душевной прострации.
Теплая ванна материнства со всеми малыми делами и заботами удовлетворяла меня все
меньше и меньше. В обшивании детей мне очень успешно стала помогать Ядвига. В
1915 году младшая моя дочь поступила в гимназию. Дети учились хорошо, готовили уроки
самостоятельно. Гипертрофическое материнство, владевшее мною, начало казаться мне
жизненным банкротством. Особенно тяготила меня в последние годы бездеятельная жизнь
в Журавке. Совершенно изменилось отношение к этому моему бывшему земному раю. В
первые дни приезда весенняя природа попрежнему захватывала меня, и я с наслаждением
посещала любимые места. Но скоро все начинало меня тяготить, я считала дни и часы до
отъезда. Возможно, я в этот период злоупотребляла вниманием детей, зачитывая их,
правда, всегда на свежем воздухе, книгами, которые казались мне для них полезными.
Пробовала я лечиться гипнозом, но оказалось, что я совсем не поддаюсь усыплению. Мне
посоветовали лечиться успокоительными пассами. Такое бесплатное лечение проделывала
очень милая дама. Эти легкие прикосновения вдоль всего тела руками, излучающими
какую-то живительную силу, очень хорошо влияли на нервную систему, но не дошли до
моего, очевидно больного, жизненного центра. Психиатры предписывали мне покой,
усиленное питание и разные микстуры. Самой мне иногда казалось, что во мне
концентрируются какие-то новые потенциальные возможности и мучают меня, не находя
применения.
И когда пришла революция, волна жизни подхватила и бросила меня на большую,
интересную работу, дав мне громадное удовлетворение. Я поняла, чем я болела все эти
годы.
Уже давно самоучкой я овладела пониманием английского текста и читала английские
романы. И вот я занялась переводами и компиляциями с английского и французского.
Небольшие мои статьи печатались в «Современном слове», еженедельном приложении к
газете «Речь». Редактором этого еженедельника была милейшая Татьяна Александровна
Богданович, племянница писателя Короленко. Я имела свой небольшой самостоятельный
заработок.
Зимой 1914 года мне порекомендавали хорошую преподавательницу английского языка
мисс Спенс, и я стала брать у нее уроки. Эта немолодая девушка осталась у меня на всю
жизнь образцом прекрасного учителя и светлой души человека. Каждый урок она
диктовала мне и сама записывала в мою тетрадь по памяти большой материал детских
песенок, классической прозы и поэзии, поговорок, идиом, даже молитв, псалмов, которые
англичане хором поют в церкви. Весь этот материал, накопивишйся за несколько месяцев
наших занятий, я сохранила на всю жизнь, как драгоценность. И как он помог мне
организовать интересные и содержательные уроки, когда я сама стала
преподавательницей! Мои ученики высоко расценивали мои уроки, занимались у меня по
несколько лет, успешно изучая один язык за другим, и моя благодарная память всегда
обращалась к дорогой мне мисс Спенс. При преподавании других языков я использовала
ее метод привлечения к уроку разнообразного, интересного материала по данному языку.
Мисс Спенс увлекла меня своими вдохновенными уроками. Успешности занятий
содействовали и наши дружественные отношения. Придя на урок, мисс Спенс проводила у
нас много времени, завтракала с нами. Я бывала с ней в англиканской церкви и пела
псалмы вместе с другими прихожанами. Бывала я и на английских собраниях и чаепитиях
с чудесным печеньем. Изучение языка отвлекло меня от сложных личных переживаний
того времени. Осенью мисс Спенс хотела съездить в Лондон навестить свою мать, и я
собралась ехать вместе с ней, но разразилась Первая мировая война, было не до
заграничных поездок. Мисс Спенс уехала и больше не вернулась. Зимой 1915 года я
продолжила занятия английским языком. Преподавательница моя, тоже англичанка, была
совсем в другом роде. Не обладая большими теоретическими знаниями, она была очень
разговорчивая, и мы с ней болтали весь урок. Но мне и это было очень полезно. Через
несколько месяцев я настолько овладела английской разговорной речью, что
преподавательница стала передавать мне свои уроки с начинающими. Так у меня появился
заработок.
42
Николай Арнольдович, обеспокоенный моим состоянием, старался всячески баловать и
развлекать меня. Особенно тревожила его часто владевшая мной апатия. «Ты бы хоть
посердилась на кого-нибудь», – говорил он. Как-то он взял какую-то дополнительную
чертежную работу и на полученные деньги купил мне золотые ручные часики и уговорил
съездить в Кисловодск, где в это время находилась моя мачеха. В мае 1914 года я уехала, впервые за время материнства расставшись на две недели со своими детьми. Несмотря на