мои почтенные 38 лет, я выглядела так моложаво, что меня все принимали за «барышню», как тогда называли девушек. Был даже такой случай, что в вагоне меня спросили: «Как это
родители вас отпустили одну на погибельный Кавказ?».
Мачеха наняла мне комнату в доме рядом, а перейти через улицу – начинался знаменитый
Кисловодский парк. Лучшего места не придумать. В том же доме занимала квартиру
старинная знакомая Елены Георгиевны – вдова известного профессора А.П. Доброславина.
Его бюст был только что поставлен в Музее Медицинской Академии. С ней вместе жил ее
сын Борис Алексеевич, инженер, занимавший какое-то видное место на Кисловодских
Минеральных водах. Хорош был парк в своем весеннем убранстве. Хороши были
знаменитые «Красные камни». Порадовал меня какой-то животворящий воздух
Кисловодска, наэлектризованный испарениями нарзана. Но самое большое место в моих
кисловодских впечатлениях заняла семья Доброславиных. Мать – Мария Васильевна –
интересный человек, умница, прекрасная музыкантша, любимая ученица Рубинштейна.
Несмотря на возраст и пальцы, изуродованные подагрой, она виртуозно аккомпанировала
своему сыну, тоже хорошему скрипачу. В день приезда мачеха рассказала мне о своих
знакомых, предупредив, что сын – Борис Алексеевич – закоренелый 45летний холостяк, ненавистник женщин. Перед моим приездом Елена Георгиевна дразнила его: «Вот
погодите, приедет моя дочь, давайте пари держать, что влюбитесь». Он ни о каком пари и
слышать не хотел, уверенно говорил: «Нет на свете такой женщины, которая могла бы мне
понравиться». «Уж очень они, наверное, ему насолили», – смеялась Елена Георгиевна.
Знакомство наше состоялось в день приезда. Он был высокого роста с лицом средней
красоты, ничем не отмеченным. Когда мачеха нас знакомила, я даже немного
взволновалась. Мне пришла в голову мысль, что этот человек ненавидит женщин, значит и
я заранее обречена на его ненависть. Но дело обернулось совсем иначе. Уже вечером на
другой день моего приезда из открытых окон квартиры Доброславиных полились
чудесные звуки скрипичного концерта Мендельсона. «Знаешь, – сказала мне мачеха, –
ведь это концерт для тебя. Мы здесь живем вместе полгода и никакими силами мы с
Марией Васильевной не могли уговорить Бориса Алексеевича сыграть что-нибудь. Он
всегда отговаривался плохим настроением». Скоро обнаружилась моя полная победа –
«Veni, vidi, vici» (пришла, увидела, победила). Борис Алексеевич взял на несколько дней
отпуск, и мы много времени проводили вместе. Он был моим чичероне во всех прогулках
по Кисловодску. А вечерами или играли в винт, или наслаждались музыкой. Доброславин
мне определенно не нравился, но после 13 лет монастырской жизни возбуждающий воздух
Кисловодска давал себя знать. На все его признания я отвечала молчанием, которое он, очевидно, принимал за взаимность чувств. Я не была ни легкомысленной, ни кокеткой, но
мне так нравилось слушать его восторженные речи обо мне и о чувстве, на которое он
никогда не считал себя способным. И все эти речи произносились среди такой чарующей
природы! Жалко было нарушать очарование переживаемого момента.
Николай Арнольдович написал мне, что дети немного кашляют, и он велел держать их в
постели. Меня потянуло домой, я забеспокоилась и решила уехать двумя днями раньше, чем предполагала. Май кончался, надо было везти детей в Журавку. Борис Алексеевич
провожал меня до Пятигорска. Прощальный разговор в вагоне носил уже совершенно
конкретный характер. Необходим развод, трое детей его не пугают. Зимой он приедет в
Петербург. Почему я все молчала – не знаю. Наверно, судьбе было угодно, чтобы этот
эпизод пережился красиво до конца.
Разразилась первая мировая война, зимой Борис Алексеевич приехать не смог, отложил
приезд, а в 1915 году заболел тяжелой формой тифа и умер. Каково же было бедной
Марии Васильевне хоронить любимого сына. Все сведения о Борисе Алексеевиче я
получала от мачехи.
Николай Арнольдович занимал должность начальника какого-то ответственного отделения
Главного артиллерийского управления. Поэтому война 1914 года, сделав его работу еще
напряженнее и ответственнее, внесла улучшение в наши финансы. Он стал получать
ставку 250 рублей в месяц и еще наградные. В марте 1915 года я совершила свое второе
путешествие – на этот раз в Ялту, где тогда проживала Елена Георгиевна. Я уехала от
наших мартовских морозов и снежных бурь. В Ялте все цвело и благоухало. Сказочно
красивы были городские сады, белоснежные массы цветущих фруктовых деревьев,
освещенные ярким солнцем юга. Но в Ялте, также как в Кисловодске, я ясно
почувствовала, что южная природа, сначала поразив своей нарядной и яркой красотой, быстро вызывает во мне чувство пресыщения. Недаром Чехов где-то называл ее
бутафорской. Очевидно, нам северянам, живя на юге, присуще испытывать тягу к нашим
привычным, милым сердцу левитановским пейзажам. До поездки в Ялту я никогда не
загорала, но из Крыма вернулась коричневая и с тех пор стала загорать, как только
начинает припекать весеннее солнце.
Я чудесно провела время в Ялте, взбиралась на Ай-Петри, каждый день по несколько
часов сидела на набережной, любуясь голубыми красками Черного моря. У мачехи
оказались знакомые, с которыми я едила на экскурсии вокруг Ялты. Совершенно
неподготовленная к быстро наступающей темноте Крыма, я испытала очень неприятный
момент. Я с детства очень плохо вижу в темноте – кажется, это состояние называется чем-
то вроде куриной слепоты. Как и в Кисловодске, мачеха наняла мне комнату недалеко от
себя. В первый же вечер, когда я вышла от нее, чтобы пройти в свою комнату, на меня
вдруг сверху опустилось черное покрывало. Меня обуял какой-то ужас, и я ощупью,
держась за стены домов, вернулась к мачехе и попросила ее проводить меня. Больше я по
вечерам в Ялте не выходила.
43
В 1916 году на нечетной стороне Фонтанки, близ Невского, было организовано какое-то
англо-русское общество, не помню точно, как оно называлось. В нем деятельное участие
принимал Корней Иванович Чуковский . Там мне удалось получить перевод
антимилитаристической книги. Я перевела, получила деньги, но, насколько мне известно, книга никогда не была напечатана. На заработанные деньги я сшила себе хорошее платье и
снялась.
В этот период у моего двоюродного брата Всеволода Исиодоровича Борейши
устраивались интересные, оживленные вечера. Известный в то время адвокат
Михаил Виллиамович
Бернштам покровительствовал тогда моему кузену и рекомендовал его своим клиентам. У
Всеволода Исидоровича хорошо пошли дела. Жена его к тому времени окончила
Консерваторию. Гостеприимный хозяин, Всеволод Исидорович умел хорошо, красиво
принять, угостить и повеселить своих гостей. Всегда было много пения, музыки, я с
большой охотой посещала эти вечера и обеды.
5. Революция
И вот пришла февральская революция. Мне теперь кажется странным, насколько тот слой
мыслящей интеллигенции, к которому я принадлежада, был мало подготовлен к
Октябрьской, настоящей революции. Мы слыхали о Ленине как об авторе научных книг, но не как о вожде рабочей партии большевиков. Да и о большевиках мы почти ничего не
знали. Поэтому моя кузина Екатерина Исидоровна и я, далекие от политики, приняли с
большим энтузиазмом свержение монархии и февральскую революцию. Длинные
разговоры вели мы с ней по телефону, делясь всем виденным и слышанным. О Керенском
мы тоже ничего не знали до момента прихода его к власти, никогда не задавали себе