образе). Меня очень тревожит, не простудились ли Вы вчера, идя по дождю, и не
промочили ли себе ноги? Вы должны беречь себя и свое здоровье, так как ввиду Вашей
энергии и деятельной любви к людям Вы не принадлежите исключительно себе, а многим
нуждающимся в Вас, в умственном развитии и облегчении бремени жизни...
...или, может быть, Вы снова... подарите мне часок или два вечером и посветите в моем
трудовом кабинете тихим и успокоительным светом лампады?»
«10 сентября 1920 г.
...С 15-го у меня начинаются ежедневные лекции. Хотелось бы до того повидать Вас и
отдохнуть (и набраться душевных сил) в беседе с Вами и в лучах Ваших добрых и
глубоких глаз.
Душевно Вам преданный А. Кони».
«24 августа 1920 г.
...Мне очень жаль, что так мало пришлось побыть с Вами, находя некоторое облегчение
моей душевной скорби в Вашем бесконечно добром взоре и в прикосновении к Вашей
милой, изящной руке...».
«Понедельник.
Я весь под впечатлением – добрым, теплым и светлым – Вашего вчерашнего посещения.
Вы умеете вносить мир и успокоение в душу Вашим ясным взором, Вашим голосом и всей
Вашей "повадкой"».
«18 сентября 1920 г.
Дорогая Евгения Алексеевна, хочу сердечно поблагодарить Вас за истинное удовольствие, доставленное мне вчерашним пребыванием в Вашем собрании, хотя лично собой я не был
доволен. В последнее время я чувствую себя очень утомленным нравственно и физически, говорю вяло и комкаю свои доклады. Но доклад Вашей сотрудницы (я плохо расслышал ее
фамилию) оставил на мне самое приятное впечатление своей обстоятельностью, системой
и горячей любовью к делу. Пошли Вам господь успеха в Ваших благородных трудах!
Ради создателя, берегите Ваше здоровье. Оно дорого не только для тех, кто имел радость
узнать Вас, но и для русского общества, в котором Вы горите, как лампада перед образом
правды и душевной красоты...
Душевно Ваш А. Кони».
«2 сентября 1920 г.
Спасибо за милые минуты беседы с Вами, которые на время разогнали мои скорбные
мысли... На будущей неделе надеюсь видеть Вас, если не у себя, то в Тургеневском
обществе и хоть мысленно целовать Ваши чудесные руки и видеть Ваши лучистые глаза».
«10 февраля 1921 г.
Вы говорите, что находите бодрость и утешение «притулившись к моей душе» – а я то же
могу сказать о себе, ибо будучи охвачен заботой, иногда даже излишней, я в сущности
очень одинок душой. Когда гляжу на Ваши глаза, на Ваше милое, утихомиривающее лицо, я чувствую нашу душевную связь. Спасибо Вам...».
«24 ноября.
...Как я благодарю судьбу за Вашу дружбу, за Ваше доброе расположение ко мне... за наш
последний разговор, в котором мы так сошлись во взглядах. Храни Вас бог!
Душевно Вам преданный А. Кони».
«22 марта 1921 г.
Говорить о том, как я счастлив Вас видеть, едва ли нужно. Мне кажется, что Вы должны
это чувствовать. Меня только смущает мысль о том, что же даю я вам, усталый,
кончающий свою жизнь человек, чуждый интересам современности и весь в прошлом? Не
слишком ли большая жертва с Вашей стороны – идти в такую даль, чтобы доставить мне
полчаса этой радости...».
«4 мая 1921 г.
...Спасибо за Ваше светлое посещение в светлые дни весны...».
«4 июня 1921 г.
11 июня я говорю о самоубийствах в Доме литераторов. Могу Вам дать пропуск, а как мне
отрадно было бы видеть Вас в числе слушателей – и говорить нечего».
В письме от 7 августа 1921 года Анатолий Федорович писал мне в Гдов:
«Очень радуюсь за Вас, что Вы отдохнете на лоне природы, тем более, что я был
встревожен Вашим бледным и исхудалым видом в Библиологическом обществе.
Пожалуйста, берегите себя. Когда знаешь, что Вы существуете, как-то легче на душе».
В письме от 15 ноября 1921 г. он пишет:
«С нежным чувством благодарности вспоминаю Ваше вчерашнее посещение. Сколько
возвышенной, глубоко чувствующей и тонко понимащей души во всем, что Вы говорите и
думаете. Беседа с Вами – настоящий нравственный отдых. И как Вы располагаете к
откровенности! Вам хочется открыть двери собственной души, обыкновенно запертой для
большинства из опасения, что они войдут в этот храм (ибо душа - храм, в котором
пребывает наш внутренний бог, о котором мы говорили вчера) в шапке, наплюют во все
углы, набросают папиросных окурков и уйдут, даже не затворив за собой дверей. Но Вас –
Вас, милый человечек, так отрадно пустить в этот храм с Вашим лучистым взором».
53
Анатолий Федорович часто заканчивает свои письма: «Целую Ваши прекрасные трудовые
руки». Мой друг несколько раз просил меня сделать слепок с руки с тем, чтобы он лежал
на его письменном столе и после его смерти был передан вместе с вещами кабинета в
Пушкинский музей. Но я так и не собралась исполнить его просьбу, все было некогда.
«16 декабря 1921 г.
В воскресенье 26го я хочу отдохнуть дома и не требовать себе лошадь, но, конечно, буду в
этот день во всякое время бесконечно рад видеть Вас у себя. Итак, выбирайте или скажите
мне – "оставьте меня в покое, мне не до Вас". Приму это со смирением и всегдашней
преданностью.
Ваш А. Кони».
«6 февраля 1922 г.
Какая Вы были вчера бодрая, жизнерадостная, умная, широкая во взглядах и
трудоспособная. Это Вы привели меня в оживленное состояние...».
8 июля 1924 года Анатолий Федорович писал мне в Железноводск:
«Дорогая Евгения Алексеевна, очень обрадован Вашим письмом и хорошим
впечатлением, вызванном в Вас плаванием по Волге, которое предстоит мне в начале
августа. Вернусь не ранее сентября, и вот как долго мы не увидимся! Желаю Вам
совершенно поправиться, и пусть Ваши прекрасные глаза заблестят прежним блеском.
Будьте добры, напишите еще, мне перешлют. Господь с Вами! Сердечно преданный
А. Кони».
В первые дни революции к Анатолию Федоровичу на жительство приехала
Елена Васильевна Пономарева. Состоятельная девушка, она совсем еще юной полюбила
Анатолия Федоровича и отдала ему на служение всю свою жизнь. Она вела с ним
деятельную переписку, жила, во всем слушаясь его советов. Писала морально
поучительные книги для народа, свои большие средства тратила на благотворительность.
Помнится, Анатолий Федорович рассказывал мне о Народном Доме где-то на юге, который
она построила и содержала на свои средства. Несмотря на привлекательную внешность
своей поклонницы, Анатолий Федорович остался на всю жизнь холостяком. После
революции Елена Васильевна поселилась в большой квартире Анатолия Федоровича
вместе со своей преданной прислугой. Их заботливое отношение, разумеется, скрасило, а, возможно, и продлило жизнь Анатолия Федоровича. Но бывали минуты, он ворчал,
присутствие женщин в квартире его тяготило, ему не нравилось. Тяготила его иногда и
излишняя заботливость Елены Васильевны: «Вчера я на нее рассердился, – как-то сказал
он мне, – я был уже на лестнице, она догнала меня с калошами. Я не хотел их надевать, мне и так тяжело ходить, она настаивала. Тогда я сказал ей: "Благодарю Вас за
заботливость, Елена Васильевна, но я не ребенок и привык к самостоятельности"».
Питались они в голодные годы очень плохо. Елена Васильевна была непрактична и
инертна в доставании продуктов питания. Анатолию Федоровичу был вреден сахарин, а он
принужден был постоянно им пользоваться.
В 1920 году как-то, приглашая меня к себе, он писал: «Приходите, угощу Вас чаем с
черными сухарями».
В 1920-1921 гг. у Анатолия Федоровича была вторая прислуга Дуняша, старая и
некрасивая, как смертный грех. Анатолий Федорович был привязан к Дуняше. При всей
его простоте и доступности, старика тешило, когда Дуняша подавала ему на подносе
письма, говоря: «Ваше Высокопревосходительство, Вам письмо!».
Анатолий Федорович часто с грустью говорил: «Люди умирают, а дела их остаются, а мои