меня вести преимущественно правильный образ жизни. Если я ложилась позднее 1112,
мне часто не удавалось заснуть до утра. Близорукость сохранила мне зрение, и я на
75м году читаю и работаю без очков. Нужно ли говорить, что умеренность в еде и питье
также, как физическая и душевная чистота играют большую роль в наступлении и
поддержании бодрой и деятельной старости. Думается, что доброжелательное отношение
к людям, недопускание в себе злобы и злобных мыслей надолго сохраняет молодую душу.
Я с изумлением иногда наблюдала, как ссорятся между собой на вид вполне культурные, образованные женщины. В большинстве случаев они дружны, и ссоры не мешают им
оставаться друзьями. Как обильно заготовлен у них злобный материал в отношении друг
друга. А ведь этот материал где-то содержится, где-то накопляется, засоряя мысли и душу.
Нужно взять метлу и хорошенько вымести весь этот хлам. Пусть внутри нас светит наше
собственное солнце, и хорошие светлые мысли наполняют душу. И в какую грубую форму
выливаются такие ссоры. Тут же идет перечисление услуг, сделанных партнеру по ругани, и доказывается его черная неблагодарность.
Вспоминаются мудрые слова А. Дюма: «В дружбе надо забывать все, что даешь, и
помнить только то, что получаешь».
Тяжело наблюдать, как отвратительно искажаются часто красивые и благообразные
физиономии ссорящихся. Вот где таятся грубые нарушения гармонии когда-то, возможно, прекрасного лица, вот когда меняется его «сущность». Глубоко правильна мысль
пословицы «брань на вороту не виснет», но я не сомневаюсь, что грубое ругательное
слово оставляет след в душе того, кто его произносит.
Е.А.Вейтбрехт с внуком Андреем, Пюхя Ярви, 1954 г.
При частом состоянии раздражения понемногу меняется выражение глаз, губы теряют
свою первоначальную мягкую, молодую линию.
Все это результат того узкого круга интересов, в которых в прошлом проходила жизнь
женщины. Не скоро сотрется это мещанство, которое часто выливается в зависть и
недоброжелательное отношение друг к другу. Предо мной ясно вырисовывается
прекрасный облик женщины будущего, женщины, созданной социалистическим строем
общества. Умная, дельная созидательница нового быта, с глазами, всегда устремленными в
прекрасное будущее человечества. А разве мало можно встретить уже теперь на заводах, в
школах, в науке, на войне представительниц этого нового женского типа.
Мне потому так созвучны и дороги основы социализма, что я всю свою жизнь среднего
человека провела согласно их законам, планируя, выполняя и перевыполняя поставленные
перед собой задачи, и всегда старалась, чтобы, в конечном счете, они приносили пользу
людям.
Заканчивая жизнь, я считаю себя вправе применить к себе утверждение великого Гете: «Я
знаю, что я могу и чего не могу, и хочу только того, что я могу».
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мемуары моей бабушки
Удивительна судьба этих мемуаров. Они, наверное, должны были затеряться и исчезнуть в
прошлом, как затерялись и исчезли тысячи страниц воспоминаний, писем, записей в ту
тревожную эпоху. Моя бабушка любила повторять: «Я любимица богов». Наверное, боги и
сделали последнее, что смогли для нее – уберегли её мемуары до времен, когда их издание
стало не только возможным, но для меня - обязательным.
Бабушка закончила свои мемуары в 1948 году, когда мне было 7 лет, и поэтому я прекрасно
помню, как в нашей семье написание бабушкой мемуаров всегда было чем-то вроде
смешного семейного чудачества. Напечатать их в то время было делом совершенно
невозможным, поскольку бабушка была, с точки зрения власти, человеком ничем не
примечательным, а сами мемуары никак не вписывались в официальные требования к
такой литературе. Думаю, бабушка сама это понимала, по крайней мере, никаких попыток
опубликовать свои воспоминания она не предпринимала. Хотя, конечно, ей - натуре
деятельной - это было, наверное, обидно. Помню как однажды, когда я сообщил ей, что
моя мать собирается издать книгу воспоминаний об отце, бабушка, поджав губы, сухо
сказала: «Странно, это мои мемуары должны издать, а не её».
94
Сам я прочел мемуары в период запойного юношеского чтения лет в 16. Мемуары не
произвели на меня особого впечатления. Я запутался в бесконечных Борейшах, умилился
бабушкиному революционному романтизму (в те годы мы были уже достаточно циничны), и вернул мемуары на антресоли, где они и пылились еще лет десять. Где-то в семидесятые
годы, уже после смерти бабушки, ко мне обратился мой родственник писатель Алексей
Алексеевич Ливеровский с просьбой почитать мемуары, связанные по линии Борейш с его
семьей. Отдав мемуары, я снова благополучно забыл о них еще лет на двадцать.
Забеспокоился я о судьбе мемуаров только после смерти Алексея Алексеевича. Я
обратился к его вдове, милейшей Елене Витальевне, с просьбой найти их. Однако все
поиски ни к чему не привели, мемуары исчезли. В бумагах Алексея Алексеевича осталось
только несколько страниц с перечислением тех самых бесконечных Борейш. Обругав себя
последними словами, поскольку это был единственный сохранившийся экземпляр, я
смирился с потерей.
Прошло еще лет пятнадцать, когда я случайно познакомился с литературоведом и
писателем Евгением Борисовичем Белодубровским. В разговоре со мной он обронил
фразу: «Я, кстати, прочел мемуары Вашей матери, - класс». Будучи уверен, что он имеет в
виду книгу моей матери об отце, я ответил что-то безлико вежливое, и судьба мемуаров
снова повисла на волоске. «Как она описывает свое знакомство с Кони!» - сказал Евгений
Борисович. Я насторожился. О Кони моя мать не писала ничего. Из моей памяти выплыли
смутные воспоминания: Анатолий Федорович Кони, … пижоны с Ноева ковчега, …
лошади уехали, а Кони остался. Может быть, Вы читали воспоминания моей бабушки, не
веря в удачу, спросил я. « По-видимому, да», - сказал, подумав, Евгений Борисович, и
пятидесятилетнее забвение бабушкиных мемуаров закончилось.
Из дальнейших разговоров выяснилось, что незадолго до смерти Алексей Алексеевич
передал мемуары Белодубровскому для литературной обработки, и тот, не подозревая, что
мемуары сохранились в единственном экземпляре, хранил их у себя до случайного и
удачного знакомства со мною.
Получив мемуары, я перечитал их и, о чудо, теперь многие, даже второстепенные,
персонажи бабушкиных воспоминаний, заговорили со мною, благо теперь - после
прожитой жизни я уже очень многое знал о них.
Мой прадед Алексей Петрович Борейша, тот самый, который не узнал своего маленького
сына. Теперь я знал от кого у меня ужасное свойство не узнавать знакомых в лицо. Я даже
разработал сложную систему разговора, в ходе которого я исподволь выясняю, с кем
разговариваю.
Мой милый дед Николай Арнольдович. Не выдержав энергичного, эмансипированного
характера бабушки, он ушел в тихую семейную жизнь с Софией Петровной Кучиной. И,
все-таки, когда я посещаю семейные могилы на Богословском кладбище, рядом с могилой
моей матери я вижу могилы Евгении Алексеевны и Николая Арнольдовича Вейтбрехтов.
Няня Франя, воспитавшая мою мать и меня. К своему стыду я понял, что нигде не
сохранилось её фамилии. Даже имя и отчество няни я помню только благодаря мужу
Рашевской Михаилу Соломоновичу Трескунову. Будучи поклонником няниной стряпни, он
каждый раз, приходя к нам, первым делом отправлялся на кухню и громко приветствовал
няню словам: «Здравствуйте, глубокоуважаемая Франциска Матеушовна!».
Владимир Владимирович Щербинский, мой любимый дядя Вова. Ему я обязан самому