Изабель прижимается к Саймону ближе, носом утыкается в шею и считает количество собственных вдохов и выдохов.
========== 24 ==========
Запах сандала Изабель не переваривает; можно даже убедить себя в том, что у нее аллергия на это дерево. Получается достаточно натурально, она почти что чувствует, как у нее начинает чесаться нежная кожа на локтевых сгибах. Она почти тянет длинные ногти к ним, почти начинает раздирать до красных полосок, до красных пятен.
Она ненавидит этот проклятый запах.
Она ненавидит этот запах, потому что так пахнет Магнус. Так пахнет Магнус, а значит и с недавних пор ее брат.
И нет, она хорошо (вроде как) относится к магу. У них хорошие взаимоотношения; это никак не отменяет того факта, что в ней тихо закипает густая, пачкающая все на своем пути ревность.
Изабель целует Алека решительно, с языком в его рту. Его пальцы в ее волосах дурманят, она не хочет думать, не хочет вспоминать вообще про существование Магнуса, запах этот чувствовать не хочет. Только Алек ее мягко от себя отстраняет, еле ощутимо прикусывая ее нижнюю губу.
— Не думаю, что все это правильно, — говорит он ей. Она чуть меняется во взгляде, смотрит на него удивленно.
— Что ты говоришь? Конечно, правильно, — и ладонью по его шее вниз ведет.
Он говорит:
— Не после того, как мы с Магнусом начали встречаться.
Ударом под дых, он из нее одной фразой воздух выбивает. У нее в горле ком из имени мага. Она опускает взгляд, ладонью ведет по его груди несколько отрешенно.
— Я не хочу ему врать.
— А мне? — Изабель нагло пользуется своим преимуществом; Изабель поднимает на него взгляд из-под ресниц, толкает его спиной к шкафу, всего на шаг назад. Практически вплотную телом к телу. — Мне ты врать хочешь?
Голос почти до шепота. Она нос морщит, взглядом с его губ снова к глазам.
Она говорит:
— Терпеть не могу, когда от тебя пахнет им, — отталкивает подушками пальцев его в грудь слишком легко, ведет себя слишком в своей манере, ведет себя так, как обычно с другими. С Мелиорном, Саймоном, Рафаэлем, с десятками других.
Уходит, дробью стуча каблуками по паркету, виляющей и уверенной походкой. Алек глаза прикрывает, голову назад запрокидывает, затылком касается ровной поверхности шкафа. Он завяз, между ними все настолько сложно, что он завяз в этом.
Изабель отчего-то просто знает, что не потеряет его. Это не самоуверенность, это не завышенная самооценка. Она знает, что ее с Алеком связывает нечто такое, к чему Магнус никогда не приблизится.
Изабель набирает Саймону и говорит, что согласна на то свидание, на которое он звал еще больше недели назад. Вряд ли ее старшему брату понравится запах крови и острой сальсы; так они хотя бы сравняются.
========== 25 ==========
Себастьян Алеку не нравится; абсолютно и совершенно, где-то на уровне инстинктов, где-то на уровне нейронов и сухожилий.
Паранойя. Обыкновенная паранойя, надо бы показаться специалисту, Изабель брови вопросительно выгибает и говорит, что он снова утрирует, преувеличивает и слишком остро реагирует. Не выносит новых людей, не умеет с людьми вообще как-то взаимодействовать, когда дело не касается работы и извечных обязанностей.
Когда он в третий раз ловит ее за руку в коридоре, останавливая, чтобы снова сказать, что не нравится ему этот Себастьян, что тот ведет себя странно, она смеется ему прямо в лицо. Громко и заливисто. Несколько нервно, но достаточно громко. Так, что на них оборачиваются. Алек хмурится, руки на груди складывает, смотрит ей прямо в глаза слишком пристально; своей интуиции он верить научился. А ей, кажется, не хватает того, что он не может внятно и по пунктам объяснить, что не так с Верлаком.
— Алек, расслабься, — говорит она тихо, с каким-то снисхождением в голосе; она даже с Максом так уже несколько лет не разговаривает. Касается его плеча почти ласково. — Вокруг меня всегда было полно мужчин, а дергаться и параноить, как ненормальный, в последнее время ты стал слишком резко. Смирись уже, что не каждый из них хочет меня обидеть, — и улыбается широко, так, что зубы видно, так, что глаза светятся. — Хотя слова «обидеть» и «меня» рядом стоять не могут, правда?
Он хочет сказать: да что ты говоришь.
Он хочет сказать: тебе их в алфавитном порядке перечислить?
Он хочет сказать: назови мне хоть одного, кто так или иначе не подставил тебя.
И не говорит совершенно ничего. Потому что она снова улыбается, ладонью с плеча по руке, одними губами, почти без голоса:
— Я все равно всегда возвращаюсь к тебе, — и дальше по коридору уходит.
Только все это его никак не успокаивает. Ни после короткого разговора днем, ни после того, как она прижимается к нему ночью, мажет губами по шее, повторяя, что ему не о чем беспокоиться, одеяло куда-то в ногах сгребая, чтобы не мешалось.
Себастьян какой-то за гранью услужливо-милый, с выражением лица более открытым и честным, чем у Саймона. И все же почему-то Алек совсем ему не верит.
Изабель любила Мелиорна — думала, что любит, — а он изворачивает все, что говорит, он сгребает по мелким частям информацию, возвращается к своей Королеве, отзываясь об охотниках с презрением. Она не считает, сколько раз он ее предал, она улыбается все так же широко и говорит, что у нее было много свободного времени, а с ним было не так уж плохо. Что информация, которую она от него получила, стоила того.
Алек помнит, как она рыдала в своей комнате, заперевшись изнутри, а у него так и не хватило верных слов, чтобы она открыла ту чертову дверь и перестала истязать себя из-за какого-то мудака, который ни разу прямо не ответил на ее вопросы о чувствах к ней.
Изабель любила Рафаэля — думала, что любит, — а он питался ее кровью, раз за разом, то подпуская ближе, то отталкивая, якобы ради нее. Она не считает, сколько раз готова была пожертвовать всем, не взирая на его асексуальность, сколько раз он щелкал ее по носу, напоминая, что ничего быть не может. Она улыбается все так же широко, говорит, что это была зависимость, что она почти восстановилась, что все в норме.
Алек помнит, как она несколько часов ожесточенно лупила грушу в зале, будто бы пыталась из себя что-то выбить, а он так и не спросил, что конкретно случилось, когда она, почти спустя три недели после того, как они вроде бы поставили точку в своей неестественной связи, вломилась в его кабинет, порывисто губами к губам прикипая.
Изабель слишком часто растрачивает себя, не верит ни во что, но раз за разом дробит себя на составляющие, а потом заливает их обильно алкоголем, стесывает набойки на любимых туфлях в одном из клубов Нью-Йорка. Алек не собирается ждать, когда еще и Себастьян со своей приторно-понимающей лаской во взгляде провернет ей нож в спине.
— Пожалуйста, прекрати видеть угрозу в любом, кто приближается ко мне, — просит она спустя несколько дней, когда находит его на крыше, прижимается к нему со спины, ладонями под его куртку забираясь. — Ты можешь мне поверить?
— Тебе — да.
А ему — нет; и ему не нужно договаривать этого, чтобы она поняла. Чтобы убрала руки, сделала пару шагов в сторону, чуть сжала пальцами его плечи, заставляя повернуться к себе лицом.
— Я буду за ним присматривать. Вот увидишь, ты зря сомневаешься.
Он усмехается коротко, чуть в сторону от нее отворачиваясь. Она ладонью по шее его ведет, большим пальцем рядом с линией руны поглаживает.
— Может, ты перестанешь так явно считать меня дурой? — и улыбается; по-настоящему, не теми своими улыбками, когда пытается заставить всех поверить в то, что у нее все хорошо, что у нее все просто прекрасно. Разницу между этими улыбками он видит, она едва уловимая, эфемерная, но он ее видит слишком отчетливо. — Лучше поцелуй меня.
И он целует; мысленно ненавидит всех тех, кого она так или иначе подпускает слишком близко, кого допускает не столько до тела, сколько до мыслей, до вывернутой наизнанку души, до самых внутренностей почти. Все равно будет враньем, если он скажет, что ему все равно, с кем она спала, все равно будет враньем, если он скажет, что не ревнует ее.