Алеку одиннадцать, когда в их жизни появляется Джейс. Когда этот новый мальчишка, такой не похожий на всех других, врывается в их жизнь. И Изабель он не нравится, Изабель говорит, что ей не нужен другой брат, что у нее есть Алек, у нее есть малыш-Макс, ей не нужен какой-то третий. Потому что Джейс называет ее «девчонкой» с пренебрежением, Джейс все чаще утягивает Алека с собой. И Алек говорит, что они не станут с собой брать ее. Что они взрослее, что у них есть свои серьезные дела. Он не говорит, что на самом деле не хочет брать ее с собой, потому что авантюры у Джейса всегда опасные. Алек не до конца знает значение слова «авантюры».
А Джейс все же уговаривает взять девчонку с собой. Говорит, что пускай сама убедиться, что она им не ровня. Алек шипит и возмущается. Алек не разговаривает с Джейсом два дня подряд. И совершенно не понимает, что происходит, когда на следующий день находит Джейса и Изабель вместе на тренировочных матах смеющимися. Впервые в жизни он чувствует себя странно. Потому что это ведь он ее брат, и да, она иногда раздражает просто ужасно, но она же не должна так общаться с их новоявленным братом, который в Институте всего неделю.
Алеку пятнадцать, когда Изабель говорит, что Джейс ее ударил. Она может показать ему, может задрать майку — у нее синяк на ребрах. Только вот Изабель врет, делает это весьма убедительно, она несколько часов тенями рисовала тот самый синяк. Чтобы Алек поверил и стараться не приходится. В свои тринадцать Изабель понимает, что больше никогда не станет врать в подобных вещах. Потому что у Алека разбит нос, у Джейса вывихнута рука и рассечена бровь, на спине сильная гемотома.
Изабель обрабатывает ссадины старшего брата и губу закусывает, так и не найдя в себе сил признаться, что просто наврала ему. Что просто хотела посмотреть, как он отреагирует. И почему-то спрашивает его, правда ли, что он никому-никому не позволит ее обижать. И совсем неважно, что она сама уже дерется неплохо, что она с ними на одном уровне тренируется. Она говорит ему, что поцеловалась с каким-то мальчишкой и ей совсем не понравилось. Слюняво. А Алек почему-то хмурится, называет ее дурой. Говорит, что всегда знал, что девчонки глупые, но думал, что она умнее.
И нет, ей не стыдно. Она его занудой зовет, кричит ему это в спину, когда он уходит. Кричит, что он-то, наверное, еще ни с одной не целовался, вот и завидует. Кричит, что она перецелует всех мальчишек, а он так и останется маленьким ребенком.
Алеку семнадцать, когда он признается сестре в том, что он влюблен в своего парабатая. Он еще не до конца понимает это «влюблен». И Изабель хочется проглотить собственный язык за все те разы, когда она издевалась над ним, что никогда не видела его с девушкой. Он дергается от нее, говорит, что она ничего не понимает, что он неправильный, и больной, и так нельзя, и вообще это его парабатай. А она пожимает плечами и говорит, что это абсолютно нормально. Касается его плеча и обещает, что рано или поздно его обязательно полюбят таким, какой он есть. Потому что он хороший; она-то знает. Он очень хороший. И преданный, а еще самоотверженный.
И, наверное, она почти не задается вопросом, почему вдруг Алеку нравятся парни. Принимает это слишком быстро и без каких-либо уточнений. И она говорит ему, что раз он гей, то она может спать с ним в одной кровати все еще, ей же просто снятся кошмары. А он ее из собственной комнаты выставляет, огрызается, напоминает ей, чтобы научилась стучать.
Алеку двадцать, когда посреди ночи он находит Изабель рыдающей на крыше. И она говорит ему, чтобы он выметался. Чтобы оставил ее в покое. Она рыдает у него на плече из-за того, что очередной парень разбил ее сердце. А он может только гладить ее по спине безвольно, обещать, что все будет хорошо. Внутри только что-то черное собирается. Он злится на всех этих ее нерадивых парней. Неужели они не видят, какая она? Неужели они все такие беспросветные идиоты, что могут сравнивать ее с кем-то, выбирая не ее, а другую? И он слова не умеет подбирать, он не знает, что сказать, как объяснить. А Изабель целует его в щеку и обнимает за шею, говорит, что так устала. Что так устала снова и снова верить пустым словам. Она говорит, что Джейс снова трахается с очередной телкой, а у них с Джейсом стенка общая, ей мерзко, ей противно, она не пойдет в комнату. И нет, она не считает, что секс — это плохо. Просто ей сейчас от всего мерзко.
И она начинает искать ему парня, а он рычит на нее, чтобы она не лезла в его жизнь. Он врет ей, что у него, может, и есть парень. Что он не хочет, чтобы она снова вмешивалась в его жизнь. А Изабель больно бьет его в плечо, говорит, что он такой же. Точно такой же, как и все остальные. Ничего он не лучше других. Ошибалась она. Ошибалась, он тот еще придурок. Может, он даже хуже их всех.
Он приносит ей упаковку ее любимого шоколада. Он впихивает ей в руки набор новых скальпелей. И когда она ждет от него извинений или просто каких-то слов, он коротко бросает, что все ее парни — ублюдки. И уходит.
Алеку двадцать три, когда он вспоминает сказанные в детстве слова матери о том, что он не хочет, чтобы Изабель была его сестрой. Потому что она вызывает в нем совсем не братские чувства. Потому что он невольно взглядом в глубокое декольте скользит, потому что она затягивает его в пустой кабинет и выдыхает куда-то в губы, что у нее новый парень, он рад? И она ждет, что он скажет, что ревнует. Что он скажет, что хочет ее для себя. Она почти умоляет его, почти уговаривает. А он лишь головой отрицательно качает, говоря, что это неправильно. Ее убеждения, что она тоже это чувствует, не работают. Он врет. Откровенно херово врет, что его не волнует. Что он не думает о ее губах, о ее упругом теле, что он не представляет ее обнаженной и срывающейся на стоны.
Она обещает, что притащит следующего своего мужика на одну ночь в свою комнату. И будет трахаться с ним так громко, что Алек не сможет спать. Что он будет все отчетливо слышать, несмотря на коридор, разделяющий их спальни. А он только встряхивает ее и рычит ей в лицо, что она не шлюха, что она не тупая потаскуха, хватит уже, хватит из себя такую строить. У нее взгляд шалый. Она его не боится. А он закипает, когда она говорит, что так и сделает. Что обязательно так и сделает.
И плевать, что ночами она пальцами скользит в промежность, представляя, как бы он ее касался, как бы сжимал своими сильными руками, целовал ее горячими губами до исступления, а потом вдалбливался в нее. Она никогда не видела его полностью голым. Не в сознательном возрасте. И у нее, наверное, с головой проблемы, но она хочет. Хочет не просто посмотреть, хочет пальцами сжать его член и поймать на себе возбужденный взгляд.
Изабель спрашивает, представлял ли он ее голой. На коленях. Представлял ли он ее, когда дрочил в последний раз. И Алек снова ее встряхивает, обещает отвесить ей звонкую пощечину, если она не заткнется. Потому что это уже слишком. Потому что они брат и сестра, потому что ничего и никогда не будет, хватит вести себя как шлюха. А она улыбается довольно, говорит, что значит да. Значит представлял.
Алеку двадцать пять, и он смотрит на спящую в его кровати Изабель. И он представить свою жизнь без нее не может. А она что-то бормочет, когда он ложится рядом, руками его обвивает и прижимается к его груди. Он любит ее совсем неправильной этой своей любовью; им дорога в Эдом заказана. Изабель спрашивает, почему он так долго, Изабель спрашивает, закрыл ли он дверь. А он гладит ее по голове, прижимая к себе ближе, и говорит, что все хорошо, что он будет рядом, когда она проснется, она может спокойно засыпать.
Она целует его лениво, губами к челюсти прижимаясь. Сонно бормочет, как сильно по нему скучала, просит обнять ее крепче. И на ней его рубашка, застегнутая всего на пару пуговиц, и она сама пахнет дымом от его сигарет, его кремом после бритья. Алек не думает, что происходящее между ними неправильно; Алек знает это, но все равно отказаться от нее не может. Он несет за нее ответственность. Она — его; что бы это ни значило, какое бы значение в себе ни несло.
========== 27 ==========