И их как бы оно ни называлось тоже.
Она бегает от него. Вот уже несколько лет она бегает от него. Или от самой себя. От всего, что было. Придумывая оправдания и извинения. Только кому это вообще нужно? Почему нельзя остановить всю эту беготню?
Даже смешно. Саймон довольно часто привозит сына в Институт. Взваливая дополнительную ответственность по имени Стивен на его и без того загруженного работой дядю. Алек лишь горько усмехается, думая о том, что племянника видит в разы чаще, чем сестру. Но менять это кажется уже бесполезным. Да и проводить время с мальчиком ему нравится. Чем-то напоминает те времена, когда Макс был жив. Потому что Алеку кажется, что ему снова лет семнадцать, что он обязательно где-то не уследит и у того на коленках будут синяки. Не умеет он с детьми. Не умеет. Слишком сильно за них переживает, в разы преувеличивая ответственность.
И в этот раз все так же.
Саймон протягивает ему целую сумку с игрушками и прочей дребеденью и нравоучительно повторяет:
— Он будет прыгать, и бегать, и переворачивать все на уши. Но это нормально. Скорую можно не вызывать, если он стукнется и поставит пару ссадин.
Алек закатывает глаза. Старые привычки Примитивного все же выдают Саймона. Он больше не указывает на них. Не дает понять, что все это сидит в печенках. Он привык со всем этим жить. И что самое главное — привык к мысли, что Саймон теперь муж Изабель. Что она, наверное, счастлива с ним. Хотя иногда сказать остроту в сторону бывшего Примитивного крайне хочется. Но эти остроты он всегда оставляет для Клэри. Да и в ее сторону они получаются уже не такими резкими и обидными. Скорее — дружескими подколами.
Как только Саймон проходит через портал, ведущий в Идрис, Стивен заявляет, что все лежащие в сумке игрушки — хлам. Что они глупые и для детей. Алек невольно улыбается. Слышать нечто подобное от пятилетнего мальчика странно. Не просто странно — ужасно смешно. И тогда он отставляет сумку на лавке, находящейся недалеко от портала, присаживается на корточки, чтобы не смотреть на племянника сверху вниз и говорит:
— Ладно. Что тогда будем делать?
И Стивен так заговорщически оглядывается и шепотом отвечает, как будто это тайна какая-то:
— Можно я посмотрю за тренировками?
— Можно, — соглашается Алек. И тут же делает оговорку: — Но только в стороне. И так, чтобы никуда резко не исчезал, как только я отведу от тебя взгляд. Договорились?
Он подставляет ладонь, и Стивен сильно — соизмеримо своим силам — ударяет по ней своей пятерней. Алек треплет того по волосам и поднимается на ноги. Проводить время с племянником всегда непросто. Тут даже вся собранность нефилима не помогает. Концентрация будет повыше, чем во время самых опасных рейдов. Но если постараться отбросить всю эту часть с ужасной ответственностью — всего лишь постараться, потому что никуда она не денется, — то все эти проделки и по-детски наивные фразы вызывают невольную улыбку.
Раскрашивают серые будни.
Хоть как-то сменяют однообразную картинку управления Институтом и его порядками.
Когда в подобные дни приезжают еще и мама с отцом, то напряженность всего процесса возрастает в разы. Зато Мариза одобрительно кивает. И не упускает возможности заметить, что ему бы следовало относиться ответственнее к воспитанию племянника. Потому что и от него тоже зависит многое. Потому что воспитать достойного Сумеречного Охотника — задача, что лежит не только на плечах Изабель. Роберт же как бы вскользь бросает, что род продолжается, хотя фамилия и угасает.
Потому что Алек — последний представитель фамилии. Последний мужчина.
Дальше ветка не пойдет.
Намекает на то, что у Алека никогда не будет жены. Даже не жены. Родных детей. И явно чуть ли не на горло себе наступает, если вдруг встречает Магнуса. Говорит, что пытается понимать все. Пытается принимать. По взгляду видно — дается отцу это с большим трудом.
Алек привык. Привык стараться не обращать внимание на мелкие нападки в его сторону. Он все еще помнит ту давно произнесенную Ириной Картрайт фразу:
«Как же все-таки жаль, что твои голубые глаза никто не унаследует».
Сотни ножей в спину, оставивших каждый свой след. Они давно не кровоточат. Не ноют даже. Они остаются шрамами. Уродливыми и противным, постоянно напоминающими ему, кто он такой и что он сделал в своей жизни.
Под конец дня, проведенного с племянником, Алек всегда выжат. Измотан настолько, что хочется только одного — завалиться спать. Эдакое нервное напряжение, которое заканчивается желанием быстрее уснуть. И вся документация на этот день задвигается в дальний ящик. Потому что за Стивеном приходится следить постоянно. Отнюдь не потому, что он склонен влипать в неприятности. Просто потому, что иначе Алек не может. Просто не умеет. Та же проблема когда-то была с Максом: он слишком боялся, что младший брат поранится. И как бы он ни старался не думать о Максе, не проводить параллели, у него ничего не получается. Правда, по характеру Стивен напоминает ему самого себя. Чем-то таким незримым. Необъяснимым. Непонятным. Просто есть такое чувство, что они похожи. Как-никак это сын его сестры. Конечно же, они чем-то да похожи.
Саймона нет в восемь вечера. Не появляется он и в девять. Стивен уже начинает потирать глаза, хотя и не признается на словах, что хочет спать. А Алек отправляет пять или шесть сообщений на телефон сестры, в которых покрывает ее мужа трехэтажным матом за безответственность. Изабель не отвечает ничего. И после последнего не отвеченного сообщения Алек приходит к выводу, что придется Стивену заночевать в Институте.
Он уже начинает судорожно соображать, где можно положить его спать, когда кто-то стучит по дверному косяку и Стивен подрывается с места с довольным криком:
— Мама!
Первое, что Алек видит, когда поворачивает голову, это неизменную красную помаду. Не алую, а винную. И уложенные черные волосы, спадающие чуть ниже плеч. Изабель улыбается, а он задается вопросом, когда видел эту улыбку последний раз. Давно. Настолько давно, что и вспомнить не получается.
— Ты можешь быть хоть немного более ответственной?
Первые слова, которые он ей говорит при встрече. Первые слова, которые он произносит, увидев ее после почти шести лет.
— Я тоже рада видеть тебя, Алек, — отзывается Изабель, встречаясь с ним взглядом. Сын выпускает ее из объятий, и она спрашивает у него: — Этот зануда тебе еще не надоел за весь день?
Алек качает головой из стороны в сторону и усмехается. Ничего и не изменилось. Совершенно. Все точно так же, как было раньше. Он практически не может отвести от нее взгляд, пока провожает их до портала. И в какой-то момент появляется мысль проводить их до дома в Идрисе. Хотя бы под предлогом того, что нужно донести сумку. Но Алек никогда не был решительным. Эта мысль остается похороненной, так и не произнесенной вслух.
Они останавливаются у портала, и Изабель говорит:
— Стивен, прощайся. Нам уже пора.
Приходится снова сесть на корточки. И Стивен крепко обнимает его за шею. Алек уже в который раз за день невольно улыбается. И все же поднимает взгляд на Изабель, стоящую рядом. Она все такая же яркая. И дело не в одежде или помаде. Во взгляде. В улыбке. В чем-то еще.
— Я буду скучать, — сонным голосом произносит Стивен.
— Я тоже, парень. Я тоже, — отзывается Алек.
— Ну все уже, хватит с вас, — говорит Изабель и взъерошивает волосы на голове сына. — Вперед. Ты первый. Папа уже ждет. Я сразу за тобой.
Стивен делает довольное выражение лица и направляется в сторону портала. Алек выпрямляется и протягивает сестре сумку, которая так и осталась не распакованной весь день. В следующий раз он обязательно скажет Саймону, что этот бессмысленный груз не нужен. Что и без него справятся. Высказывать это Изабель почему-то и в голову не приходит.