- Чего застыла тама, как вкопана? Иди вона, чай хлебать, а то надысь делов куча… Брюхата ты али разжирела?
- Теть Мотя, ну конечно, ребенка жду, уж рожать скоро. Как Вы тут?
- Да как… Болит усе, ахроном – собака, таперича повадился день через день захаживать, придет да сидит, поганой метлой его не выгонишь… А то и вовсе переехать ко мне удумал, дак я не согласна, пошто он мне тут нужон? В хозяйстве он безрукий, жрать горазд, все книжки свои читат и мне ишшо подсовыват. Скаженный… Ну погляжу, мабуть, и пущай поселяется… А ты, смотри - тка, как сыр в масле… От и ладно. Ильинишна говорит, Семка твой ишшо не скоро приедет? Негоже это - бабе без мужика рожать. Да и Семкин ли это выпростыш? Или грех прикрыл твой, а?
Полинка аккуратно поставила чашку. Осторожно встала, поправила платье на животе.
- Пойду я. Засиделась… Спасибо за все…
До ворот почти бежала. На улице остановилась – перевести дух, не могла надышаться, почти кусками глотала холодный воздух.
Пока вечеряли, Анастасия Никитишна ни о чем не спрашивала. Просто, когда с Полинкой осталась в комнате одна, сказала: “Девонька моя, не ходи туда больше. Тут твоя семья, дом твой. Родня она тебе, понятно, но недобрый она человек. Не обижайся, что говорю так, но пришла ты оттуда сама не своя, ни к чему тебе это и ребеночку твоему…”. Оставила посуду, которую было начала собирать, отерла руки о фартук. Подошла к ссутулившейся невестке, все еще сидящей за столом. Погладила ее по голове. Почувствовав, то та тихо плачет, обняла. ”Ох, лышенько… Ничего... Перемелется - мука будет… ”
Родила Полина в срок. Светик, казалось, счастливее молодой мамы – не могла налюбоваться на малышку, которую Полинка решила назвать в честь своей мамы – Олей. Весь ее мир теперь вращался вокруг нового человечка.
Олька быстро росла, набирала вес, и иногда Поля, глядя на нее, удивлялась - разве она, простой человек, могла родить такое чудо? Ей казалось невероятным, что она дала жизнь, что вот она, рядом с ней на узкой кровати спит, улыбается во сне, причмокивает, светлые волосюшки пухом топорщатся над высоким лобиком… Она часто вспоминала образок в доме тетки, и теперь, ей казалось, понимала, что было во взгляде той женщины с малышом - тревога за него, нежность, любовь, и, отчего то – печаль. И однажды набралась смелости и спросила у свекрови, кого пишут на образах.
- Спасителя, Матерь Божию с младенцем Иисусом, святых лики… А с чего ты спрашиваешь ?
- Знаете, странно так. Папа мой в Бога не верил. Мама … тоже, наверное. Однажды только я слышала, как она сама с собою – ну, я так думала – говорила. Просила папу живым вернуть… И он вернулся. Я сейчас вот думаю, что иногда так нужна Его помощь… Или вера, что все хорошо будет, потому что иначе так страшно и темно жить…
- Я тебе так скажу. Непринято сейчас много про Бога говорить… Но вера – она вот, оказывается, живет в нас, есть перед глазами икона, нет – и просим, и молим, и “спасибо” говорим… Надо искать в людях, в себе самой свет этот, и жить по законам божиим, ради детей своих… Мама мне моя говорила, мы то еще все – крещены. Не отрекались… Что детей своих не воцерковленными растим – так время сейчас такое, Бог простит. Ты вот даже не крещенная. Но захочешь - научу тебя молитве, оно ж душа требует, ты же мать теперь, потому и ждешь благословления… А Он тебя и так услышит, если от сердца идет.
Анастасия Никитична слово сдержала, написала от руки на тетрадном листе “Отче наш”. Посоветовала: ”Выучи, а листочек сверни поплотнее и в платок носовой зашей, подле малышки всегда прячь, оберегом ей будет”. Полина послушалась, укладывалась спать с тех пор с легким сердцем, читая единственную молитву, которую знала, и просила и благодарила за ставших ей родными людьми.
Странное чувство поселилось теперь в ней. Казалось, что у нее есть тайна, о которой нельзя никому рассказать, но эта тайна не тяготила ее вовсе, а грела душу, точно солнечный мягкий свет.
Всю эту историю я узнала от своей бабушки Поли, небольшими отрывками. Мы с ней были очень близки всегда. Рядом с дедом Семеном, говоруном и шутником - он ничуть не изменился даже к преклонному возрасту - она всегда была молчалива, иногда с неодобрением покачивала головой на неудачную или слишком грубую его шутку, иногда в сердцах проговаривала: “Ну, трещетка, как сорока, прекрати, Семен, ерунду-то городить ”. Но даже эти слова она говорила всегда тихо, даже ласково, и дед не обижался, целовал ее в макушку, улыбался в седые усы: ” Ладно, мать, не серчай!“. Но иногда, когда мы сидели в палисаднике возле дома вдвоем, она рассказывала о войне, как они, будучи подростками, собирали колоски на уже пустых осенних полях, прятали добычу в потайные кармашки, которые матери подшивали в подкладки куцых пальто, и этим кормились семьи, чтоб не умереть с голоду. Как жила после войны, как мама ее не пускала в город на медсестринские курсы после школы - боялась, что снова грянет война, и дочь уйдет на фронт. И как она впервые ее ослушалась, удрала с подружкой, оставив маме записку на кухонном столе. Про курсы и свое житье в городе никогда не говорила, отмахивалась, перескакивая на историю со скорым сватовством и свадьбой. Меня всегда удивляла ее… нежность, наверное. Жизнь ее казалась каким-то фильмом, далеким от ее спокойствия и забот, я не очень четко представляла, как можно сохранить столько любви к людям, прожив не самую легкую жизнь. Правда, это осознание пришло ко мне уже позже, когда у меня самой не хватало терпения и нежности к своему мужу и сыну. Мне всегда хотелось быть на нее похожей, но почему-то наломать дров, а потом только понимать, что натворила – моя обычная колея. Терпение мне бабушкино не досталось…
Возможно, и та ситуация, в которой я сейчас оказалась, тоже в какой-то степени мною спровоцирована, не знаю… Буду зализывать раны и думать, как жить дальше.
***
Светик меня уже ждала. В доме одуряюще пахло яблоками с корицей и медом - любимым десертом тетушки. Стол под яблоней заставлен посудой, плошками с поздней клубникою, прямо на скатерти лежат пара розовых помидор - ммм… мои любимые, “Бычье сердце”. Я вдруг ощутила, что жутко, до обморока, голодная – последние дни что-то ела невпопад, поужинать вчера и позавтракать, а заодно и пообедать сегодня позабыла напрочь.
Светика язык не поворачивался назвать в глаза тетушкой. Невысокая, с невероятной осанкой и по- юношески подтянутой фигурой, яркими молодыми глазами, она всегда и для всех оставалась Светиком. Идеальная стрижка, небрежно - очаровательная укладка. Смешливая, прекрасный собеседник и слушатель, человек с неисчерпаемым запасом оптимизма и тонким чувством юмора. Мое убежище, хранитель всех моих секретов и сердечных тайн с детства…