В подобном фарсе участвовать Альма не собиралась. Дернула несколько раз ручку, но та не поддалась.
— Вы не выйдете, пока мы не поговорим, Альма. Поверьте, с моими чарами человечка не справится. А вы ведь простая человечка… — Альму окинули таким презрительным взглядом, что впору лезть в петлю. Вряд ли так положено обращаться к человеку, спасшему тебе жизнь.
— Вы в своем уме?
— Ум у меня свой. Душа ваша, а ум свой… Присядьте, леди Тамерли. Нам давно пора было поговорить.
Еще три попытки открыть дверь оказались тщетными. Как бы Альме ни хотелось закричать в голос, что женщина, с которой она оказалась в комнате — сумасшедшая, девушка понимала, что этим ни себе, ни Ринару не поможет. Ей нужно выйти. Чтобы выйти — придется поговорить.
Сжав кулаки, девушка направилась к креслу, опустилась в него, встречая прямой взгляд… соперницы.
— Рада приветствовать вас в моем доме, леди Альма, — все так же убийственно учтивая Наэлла чуть склонила голову, будто действительно была рада. Будто гул приближающихся голосов не заставлял ее сердце замирать, будто дыхание не спирало из-за страха и волнения. — Мы всегда рады гостям. Пусть и незваным. Какими судьбами вас занесло сюда?
— Думаете, сейчас лучшее время, чтоб обсуждать это? — нервы сдали. Сейчас Альма не в силах была держать лицо и играть в показушное спокойствие. Сердце рвалось от тревоги. Это наверняка читалось и на лице. Так какой смысл скрывать?
— Лучшее время нам вряд ли представится, а поговорить очень хочется.
— О чем? — на улице крикнули, от этого звука Альма непроизвольно вздрогнула, Наэлла же осталась безучастной.
— Например, о том, как обычная человечка смогла приворожить лорда. Моего лорда.
— Он не ваш, — Альме не нравилось подобное причисление Ринара к «своему». Знала, что лучше помалкивать, но не смогла.
— А чей же? Твой? — черноволосая женщина вскинула бровь.
— Что вы хотите услышать? — очередной вскрик на улице заставил Альму вздрогнуть, а потом встать с кресла, смотря на собеседницу прямо, без страха, стеснения, не чувствую себя ни разлучницей, ни просто… человечкой, как ее уже не единожды назвали. — К дому идет разъяренная толпа. Ринар сейчас где-то там, пытается усмирить ее. Он в опасности. Дом в опасности, все находящиеся здесь люди тоже. К чему ваши игры?
Наверное, эта тирада должна была как-то повлиять, вразумить, но эффект оказался нулевым. Наэлла не сдвинулась с места, даже бровью не повела, только улыбнулась уголками губ.
— Я пытаюсь понять, что есть такого в тебе, что он забыл об ожидании длинной в несколько десятилетий. Всего-то, Альма.
— Во мне нет ничего. Абсолютно ничего. Теперь вы можете открыть дверь?
— Нет, — Альма вновь попыталась сделать шаг в сторону выхода, но путь ей преградило скользнувшее навстречу кресло. Равнодушие Наэллы было напускным.
— В тебе должно быть что-то. Хоть что-то, чтоб мне стало понятно — стоит сделать так, и он снова будет мой.
— Выв своем уме?
Ее вопросы собеседница явно намеренно игнорировала.
— Знаешь, я ведь чувствую тебя иногда. Еле уловимо, отголосками где-то далеко-далеко. Я даже раньше думала, что это мне поможет. Он разлюбил меня, грезил только тобой. Но ведь во мне есть частичка тебя! Во мне есть то, что он по-прежнему любит! И даже в глазах моих он иногда видел тебя. Спросишь, откуда знаю? В его взгляде проскакивало удивление, потом нежность и боль. Вот когда это происходит, значит, он уловил во мне тебя. Но это не помогло. Ничего не помогло. У нас ведь с ним уговор. Я попросила десять лет для себя, в надежде, что их хватит, чтоб забыть какую-то… человечку. Надеялась, что однажды ночью он придет ко мне, что хоть на минуту забудет о тебе. Знаешь, как больно проснуться через полвека и понять, что никогда не увидишь ребенка, которого так ждала? А еще знаешь, как больно проснуться и понять, что мужчина, которого ты любишь больше жизни, тебя больше не любит?
Альме нечего было ответить. Конечно, она не знала. Постороннему человеку не понять горя ближнего. Не бывает одинаковых трагедий, а собственная почему-то всегда кажется куда более страшной, чем чужие.
— Скажи мне, зачем он это сделал? — на дне серых глаз зажглась боль. — Зачем разбудил, если больше не любит? Зачем не дал умереть? Зачем не похоронил тогда… с сыном? Это ведь жестоко, Альма. Жестоко выдернуть тебя из вечного сна в мир, в котором нет больше близких, а потом дать команду: «живи»! Только живи уже без моей любви. И без собственного ребенка. И с осознанием, насколько все вокруг чужое.