— Ничего, мы и сами разберемся. Нам бы улететь отсюда поскорей.
— Я провожу вас к пирсу, там каждый день самолет до Икитоса летает. Сегодня тоже полетит, — Райми уже не был так заискивающе вежлив и Рихард решил, что тот хочет побыстрей отделаться от них.
— Отлично, — согласился Рихард.
Уже в Икитосе Рихарду вдруг стало невыносимо тоскливо. Он вдруг почувствовал себя раздавленным и совершенно никому не нужным. Он почти физически стал ощущать, как утекает время сквозь пальцы и понял, (хотя и раньше он понимал это, просто именно сейчас это стало слишком очевидным) что ему уже никогда не вернуть прошедших мгновений. Ни обряда, ни полета на гидросамолете над величавой Амазонкой, ни разговора с Араухо ничего. Он почему-то ясно понял, что все заканчивается. Сам не зная почему, но он верил в то, что священник станет последним звеном в цепи событий произошедших с ним в Перу. Рихард не знал, что это было, прозрением, предчувствием, провидением, он просто знал, что уже завтра утром они сядут на самолет и покинут Южную Америку. Еще позавчера он страстно мечтал об этом, торопил время, подгонял его, готов был сделать все что угодно, лишь бы выбраться отсюда, а сейчас вдруг понял, что ему будет очень недоставать этого. Такое может произойти с человеком лишь раз в жизни, такое никогда не повторяется, и такого никогда не ждешь, а получив, вдруг нежданно привязываешься. Адреналин, чувство опасности, важности своей миссии, ощущение значимости и серьезности происходящего и главное понимание того, что в центре событий, о которых можно разве что прочесть в фантастических романах стоишь ты, все это уходило, вместе с Софией. Они даруют ей покой, а сами лишаться его навеки, потому что всегда будут вспоминать эти дни и чувствовать, что их уже не вернуть.
В самолете тоска сделалась еще сильнее и невыносимей. Рихард выпил немного красного вина и уснул.
Минут за двадцать до посадки Шнайдер осторожно разбудил его.
— Ты как? — спросил Кристоф.
Круспе прислушался к своим ощущениям, тоска не прошла, но как-то поутихла, и он решил, что все в порядке.
— Нормально. Я думаю, все будет нормально. Завтра же и улетим по домам.
— Почему завтра?
— Я чувствую - сегодня все кончится, — Рихард замолчал и посмотрел в иллюминатор.
— Ну и, слава Богу, что кончится. Я так домой хочу.
— Хочешь? А я вот думаю, что буду скучать по всему этому.
Шнайдер не отвечал. Рихард повернулся к нему, Шнайдер сидел с задумчивым выражением лица и смотрел куда-то в пустоту.
— Эй, ты чего?
— Ничего, — Шнайдер усмехнулся и взглянул на Рихарда. — Я ведь тоже буду скучать. Как бы глупо и нелепо это не прозвучало, но буду. И ведь не расскажешь никому, не поймут.
— Точно.
— Словно я проживал здесь чужую жизнь.
— Это как это, чужую?
— Не знаю даже, может я не так выразился. Не чужую, свою, конечно. Просто какую-то чужую. Господи, я и сказать то не могу, как следует. Я имею в виду, что все произошедшее здесь настолько нереально, что словно и не со мной произошло. Как будто это сон какой-то. Даже не кошмар, а просто сон. Или фильм. Я вот думаю, если, как ты говоришь, завтра мы будем дома. Ты кстати, в Нью-Йорк поедешь?
— Не знаю, даже. Нет, наверное, что-то мне в Берлин захотелось.
-Хорошо. Ну, так вот, я уже завтра может, буду спать на своей постели в своем доме, зайду в ванную свою, чистую, вдохну воздух Берлинский, ну ты понял.
— Понял.
— И все это, этот самолет, река эта, Лима, бруджо этот странный, все покажется мне сном. Словно и не было ничего, словно и не происходило… — Шнайдер снова замолчал.
Самолет пошел на посадку, и они замолчали.
В аэропорту Круспе попытался было возобновить разговор, но Шнайдер лишь отмахнулся, видимо у него кончился запас откровенности. Они сдали вещи в камеру хранения и направились к выходу. Выйдя из аэропорта, они тут же поймали такси (благо с этим проблем не было) и направились в храм.
*
Отец Константин жутко не понравился Рихарду. Это был высокий, широкоплечий, уже немолодой мужчина с густой окладистой бородой и холодным взглядом маленьких глубоко посаженных глаз. Говорил он медленно, словно специально растягивая слова и во время разговора, пристально смотрел на собеседника, словно желая прожечь его взглядом.
Они сидели в небольшой чистой и опрятной, но скромно обставленной комнате в доме священника, куда он привел их сразу после окончания службы в храме. Рихард был немного удивлен таким поведением отца Константина, он полагал, что они поговорят в церкви или на улице рядом с ней, но священник, выслушав просьбу Рихарда, сказал, что для такого разговора необходимо уединение и повел их к себе домой.
— И вы говорите, что она просит у вас успокоения? — спросил отец Константин, когда Рихард закончил свой рассказ.
— Да, — Круспе не мог более выносить этого тяжелого взгляда и посмотрел в сторону.
— Мне кажется, что она — зло, — неожиданно сказал Шнайдер.
Рихард удивленно посмотрел на ударника. Во время всего разговора Шнайдер молчал и иногда лишь кивал головой.
— Зло? — отец Константин посмотрел на Шнайдера. Барабанщик молчал и священник повторил. — Зло? Но почему вы решили так?
— Я не знаю, — Шнайдер смутился и потупил взор. — Просто все, что она делает, приносит несчастья. Гибнут люди, — Шнайдер вновь замолк, но поняв, что священник ждет продолжения, добавил. — Я думаю, что она возомнила себя спасителем, но на самом деле она — воплощение дьявола.
Рихард даже вздрогнул, так неожиданно прозвучало это обвинение из уст Кристофа. Он посмотрел на отца Константина, но тот казалось, даже не удивился. Он перестал поглаживать бороду и внимательно смотрел на Шнайдера.
— Дьявол искушает праведников, — наконец сказал он и немного помолчав, добавил. — А что вы хотите от меня?
— Помощи, — сказал Рихард. — Может службу, какую надо отслужить или я не знаю, что там у вас положено.
— Православная Церковь не приносит молитв за грешников нераскаянных и самоубийц, потому что, находясь в состоянии отчаяния, упорства и ожесточения во зле, они оказываются виновными во грехах против Духа Святого, которые по учению Христову не простятся ни в сей век ни в будущий, — сказал отец Константин как-то нараспев, почти не делая пауз между словами. Рихард даже не сразу уловил смысл сказанного. Тем временем священник поднялся с кресла и подошел к книжному шкафу.
Рихард думал, что тот достанет какую-нибудь книгу, чтобы на наглядном примере показать им справедливость своих слов, но тот лишь постоял немного, разглядывая корешки, и вернулся на место.
— Так что же нам делать-то? Она же не отпускает нас, — Шнайдер почти кричал. Он понял вдруг, что священник был их последней надеждой и его слова, лишили их спасения.
— Вы же не верующие, так? — священник впился глазами в Шнайдера.
— Почти нет, — барабанщик снова смутился.
— Тогда почему же вы так слепо верите в силу службы? Если для вас нет силы в Боге, то откуда ей взяться в службе, что служим мы Ему? Шнайдер молчал и священник продолжил:
— Вы ждете чуда, ждете спасения? Вы хотите, чтобы ваши муки и терзания прекратились, и вы могли бы забыть обо всем и спокойно отправиться домой. Но вы не верите в чудо!
Речь священника звучала как слова обвинителя в суде. Рихард не мог даже предполагать что у людей, посвятивших свою жизнь службе Богу, может быть в душе столько скрытой злобы и агрессии. Хотя может отец Константин и не злился вовсе, просто его немного резкие, угловатые движения, сильный голос, густая черная борода, вздрагивающая при каждом новом слове, темные пронзительные глаза — создавали иллюзию рассерженного, и может даже рассвирепевшего человека.
— Теперь верю, — Шнайдер говорил тихо, почти шепотом, но священник услышал его.
— Теперь? Что же, для того чтобы уверовать вам пришлось поверить в эту несчастную, но ведь тогда она не может быть злом, ведь она принесла вам веру в Господа. А мог бы дьявол сделать это? Мог бы искуситель даровать веру?
— Не знаю, — Шнайдер посмотрел на Круспе, словно ища поддержки. Он не понимал, к чему клонит священник. Только что отец Константин отрекся от Софии, но вот уже из уст его звучали слова в ее защиту. Рихард смущенно отвернулся. Он ничего не смыслил в религии и рядом с этим огромным и, как ему казалось, сердитым священником чувствовал себя глупым маленьким и нашкодившим мальчиком.