− Клуб, − повторила Безысходность. − Самый затраханный и грязный клуб в мире, но он сплотил этот город. У нас была такая тусовка…
Я сразу заметил то, что раньше скрывалось под маской флегматичной сони и неброской одеждой. Яркий завиток татуировки, выглядывающий из-под рукава. Полосу кожи, будто перечеркивающую бровь, заживший прокол на ней же. Да и вся ее закрытость, отчужденность и подчеркнутая прямолинейность, это же все было очевидно. Среди девушек рока было много подобных ей. Вот только она была какой-то… Поблекшей, что ли. Старательно спрятавшей глубоко-глубоко свой огонь, разжигаемый музыкой. Явно не по желанию избавившейся от «опознавательных знаков» вроде той же серьги в брови.
− Здесь наверху и раньше был отель. Для студентов, для групп, из приезжих. Понятно, по ночам начинался траходром. Вот и взялись за нас… Прикрыли клубешник, всех разогнали. Мы, конечно, протестовали. Тут же был наш дом! Перестарались, да, не без этого… Когда Ржавый швырнул в долбаного губернатора бахлаху недопитую, тут та-акое началось…
Она ненадолго умолкла, будто раздумывая, стоит ли ей продолжать. Или словно споткнувшись на неудобных воспоминаниях. А потом все же продолжила, но с другого конца.
Ее история звучала так, будто это было вчера, а не семь лет назад. Я не перебивал. До Вирр тоже долетали новости о том, как власти ополчились на молодежные субкультуры. И как же я хотел в это время быть с ними, с братьями и сестрами по музыке, горланить песни о свободе, вместе удирать от копов, устраивать подпольные концерты. Но лет мне тогда было совсем немного, и вся битва поколений сужалась до противостояния с отцом.
− В потасовке… В общем, копы убили нескольких наших. «Случайно», − как они говорили. Якобы их спровоцировали. Было какое-то там расследование, но никого это всерьез не волновало. Нам всем заткнули рты. А здесь открыли компьютерный клуб. За молодежь взялись. На работу, даже самую паршивую, не брали, если патлы у тебя крашенные или там прокол в ухе лишний… Из универа грозились выгнать… Жесть, короче. Ну, а потом выкупил клуб один хрыч за копейки, устроил ночлежку. Ну, а я что… Вот, работать приперлась. Только завтра все здесь сравняют с землей. Эй, ты чего?
− Пошли! − я потянул ее за руку. − Отпразднуем последний день этого гнезда разврата.
В холле с телевизором мы воздали должное всем достойным ушедшим и здравствующим рок-звездам, сидя у торжественно накрытого табурета. Она тоже неплохо пела, приятным голоском с хрипотцой. Я несколько раз сбегал в комнату то за гитарой, то за бутылкой, каждый раз надеясь, что Шу расшевелится и присоединится к нам. Но он настолько старательно изображал спящего, что я разозлился. Хлопнул дверью, чуть ли не снеся ее с петель. Старался шуметь как можно громче. Я напился и уже не смог бы нормально поговорить с ним. Я вообще не мастак во всех этих разговорах и выяснениях отношений. Зато я хорошо эти самые отношения рушу. Мне и хотелось поругаться с ним, или хоть с кем-нибудь.
Вернувшись в холл, я чуть ли не с разбегу впился Улле − так на самом деле звали Безысходность, в губы. Она толкнула меня в грудь так, что я отлетел на диван, а в полете сшиб табуретку с остатками пиршества. Возмущенно поинтересовалась, правда ли я думаю, что именно так стоит утешать девушку, которая тебе, можно сказать, всю душу раскрыла. Спросила она это, разумеется, не так, а в совершенно непечатных выражениях. Она прямо похорошела и расцвела. Никому не идет быть замороженным, уж я-то знаю. На ее гневную тираду я ответил уверенным «ага». Ждал, что она запустит мне в голову сапогом, но она только удивленно мигнула и как-то резко успокоилась. Потом мы танцевали какую-то отбитую джигу на диване. Вот так, запросто, без всякого перехода.
Шу так и не объявился. Но мы все равно ушли в комнату для персонала. Это было единственное помещение с нормальной кроватью, а не нарами.
− Твою мать, − проворчала она. − Ты похож на мою младшую сестру.
− А ты, выходит, та еще извращенка. − Заметил я.
Мы лежали в стенах бывшего морга и бывшего дома для уставших патлатых детей, живущих музыкой, в последнем приюте автостоперов и залетных студентов без гроша в кармане. Я видел тени в стенах, они сновали туда-сюда, нашептывая свои истории. Может, это были алкоголь и предсонные глюки, а может, и нет. Я часто видел разное. Вероятно, это была шизофрения, первые ее тревожные сигналы. Вишенка на тортике остальных моих проблем. Возможно, когда-нибудь я встану на ту же дорожку, что и многочисленные Эстервия, и окончу свои дни в заведении с мягкими стенками. Но сейчас это меня не волновало. Как не волновало и то, что вскоре я вновь окажусь на улице без гроша в кармане. И то, что ребра мои, видно, опомнившись от шока, вновь начали побаливать.
Бегство от реальности. Растворение. Паршиво использовать для этого других людей, но я делаю это вновь и вновь. Самое странное, что я и впрямь люблю их − всех до единого, и девочек, и мальчиков, люблю в тот момент, когда они открываются мне, когда являют свое истинное лицо. Мне кажется, что они прекрасны, каждый по-своему. И я надеюсь каждый раз, что утром что-то неведомое, раздражающее не погонит меня прочь. Но вот наступает рассвет, и я вновь встаю на крыло. Нет, я не испытываю отвращения к тем, с кем провел ночь. Просто… Я знаю, что не могу остаться. Не могу позволить кому-то узнать себя лучше. С первыми лучами солнца я должен раствориться, точно нечистая сила.
Я надеялся, что исключением будет Шу. Потому что ни я, ни он не стремились затащить друг друга в койку. Но не вышло. Я надеялся даже на эту обманчиво суровую девушку с внезапно теплыми руками, в которой мне удалось разбудить ее прошлую версию, задорную и отвязную. Но я знаю, что это будет не так. С утра наш шаткий приют сметут с лица земли, а мы разойдемся в разные стороны. Но пока мне было хорошо и спокойно. Пусть я и знал, что это совсем ненадолго.
«Я не останусь, прости», − так пелось в одной старой песне.
«Я не останусь, прости,
Пусть только дождь меня проводит.
Так лучше будет, не грусти,
Я из тех, кто беду за собою уводит».
========== Часть 1, глава 7 “Душа снаружи” ==========
Иногда я точно куда-то проваливаюсь. Звучит коряво, но я не знаю, как еще это можно объяснить.
Когда такое произошло в первый раз, я перепугался до одури. Да и в дальнейшем подобные выкрутасы сознания радости не приносили. Страшно это, когда не понимаешь, что происходит. Особенно когда знаешь, что у тебя есть все шансы получить вакантное место в лечебнице − спасибо прекрасной наследственности.
Кто-то назвал бы это сном во сне. Но есть разница. Там ты понимаешь, что разум уже пробудился, а тело нет, но скоро ты проснешься целиком. Я же проваливался на какой-то совершенно иной уровень реальности и порой мог подолгу бродить там, не зная, как выкарабкаться. И я не всегда попадал в «не сюда», заснув. Иногда я попадал туда, так скажем, в особом состоянии.
Я встречал людей, ранее живших. Людей, которые никогда не могли встретиться в моем мире. Видел существ странных и пугающих. Видел хищных жуков с раздувшимися брюшками, размером с крупную собаку, они жадно пожирали труп какого-то животного. Видел дельфинов, покрытых золотистой чешуей, каждый обладал взглядом разумным и ясным. Обитали они в ручье, к которому я выбежал из леса. Леса, где я неясно как очутился. Видел смутные, чуть светящиеся силуэты, что скользили по туманным полям, в их едва различимых голосах мне чудился не то плач, не то вой.
Но все же никто так меня не напрягал, как люди, встреченные на «той стороне». Или существа, похожие на людей. Полубезумная старуха с бельмом на глазу. Мальчик с совершенно не детским выражением лица и холодным взглядом. Солдат, что явно был давно мертв − в его ранах копошились личинки, но он отрешенно шагал вперед. Грустная девочка посреди пустынного города. Каждый раз это были новые лица. Кто-то ничем не отличался от обычных людей. Кто-то был… не сильно жив, как тот солдат. Кто-то обладал вертикальными зрачками или раздвоенным языком.