Вот, отлично. Мысли о возлюбленном семействе очень бодрят. Прямо сразу хочется жить, прямо-таки ЖИТЬ с удвоенной силой.
В приглушенном свете я видел свою руку со ссадинами на ней. Они были совсем свежие, но под корочкой уже где-то проступила новая розовая кожа. И в этом тоже было что-то жизнеутверждающее. Прямо как в одуванчике, лихо пробившем асфальт.
========== Часть 1, глава 11 “Демон-пришелец из космоса” ==========
Я лежал и наблюдал очередную битву медицины с органами правопорядка. Так продолжалось уже не первый день. Первым казалось, что допрашивать меня еще рано. Я старался тщательно укреплять их веру в свою беспомощность, и выглядеть как можно более ущербно. Печально рисовать ложкой дорожки в больничном пюре из неизвестного науке продукта, а потом обессилено откидываться на койке. Хотя еще немного и я бы не выдержал и сожрал бы эту пакость вместе с тарелкой. От отравления я почти оправился, осталась лишь легкая красноглазость. А вот воспаление легких еще присутствовало, вкупе со слабостью.
Медицина, в лице милой докторши, той самой, которой я показывался по приезде сюда, отстаивала мое право на покой. Правопорядок, представленный регулярно меняющимися хмурыми лицами в форме, напротив, считал, что мне уже пора занять место в другом казенном учреждении. И я пока тянул время, пользуясь сочувствием и служебным долгом первой, но знал, что это ненадолго.
Глупо, конечно, получилось. Из обрывков информации, что проникали в мою закрытую палату, я понял, что на меня повесили все. Когда полиция применила слезоточивый газ, почти все разбежались. Слишком были сильны воспоминания о том, что случилось лет семь назад. В том числе и те, у кого были обнаружены бутылки с зажигательной смесью и другие вредоносные вещи. Под шумок удалось схватить только нескольких напуганных подростков, которые ничего внятного не смогли рассказать.
А я остался лежать за чертовой решеткой. Поэтому и получился крайним. И личность моя, пусть и с некоторой задержкой, но все-таки тоже была установлена − ведь я уже обращался в эту больницу. Расклад был так себе. Были разговоры и о том, что за нашим небольшим собранием скрывалась тщательно спланированная акция, в ходе которой планировались массовые беспорядки и чуть ли не государственный переворот. Почему ради государственного переворота я заперся в подвале где-то на задворках города, очевидно, никого не интересовало. Как и то, что народ хотел спасти бывший клуб, и ничего больше.
Вся эта ситуация вызывала нервный смех и ничего больше. Я пытался растормошить сам себя, вернее, моя разумная часть пыталась. Именно она заставляла меня изображать немого в тот краткий период, когда выясняли мое имя. Именно она вопила «ты сгниешь в тюрьме, и никакого тебе Дома, никаких душ снаружи!». А мне… Не то что было все равно, нет, хотелось на свободу, хотелось отправиться дальше, но тело − точно кандалы, мозги − будто взболтанные ложечкой, и чувство усталости не проходило, хотя я только и делал, что спал.
Когда в палате чуть приглушался свет, этим ознаменовывая наступление ночи и отбоя, я закрывал глаза и требовал от самого себя хоть что-то сделать. Уговаривая и угрожая по очереди. Что угодно. Снова попытаться сбежать. Главное что-то большее, чем просто изображать амебу перед врачами. Но затылок и на следующий день тяжело утопал в подушке. Кажется, дело в лекарствах. Весь сгиб руки исколот, как у торчка. И все перед глазами расплывается.
Никакой мистики больше со мной не происходило, и, как ни странно, но мне не хватало ее. Разбавить больничный быт этими красочными видениями. Или вновь поговорить с Ржавым. Или даже с Зеленоглазым. С кем угодно, кроме больничного персонала.
Однажды мое желание почти исполнилось.
Меня вели на рентген. Коридор казался бесконечным, он петлял и змеился расширяясь вдали, нарушая законы перспективы. Но в конце я четко увидел ее. Черная челка, падающая на глаза, черный свитер, джинсы, только белая повязка на руке выделялась.
Я резко остановился, и как мне казалось, громко окликнул ее. А на деле просто стоял столбом и смотрел, даже когда она бросилась ко мне, отпихивая больничный персонал. Все это дошло до меня с задержкой, мысли сильно опережали реальность.
Все воспринималось как во сне. Или будто под водой.
Ее попытались оттащить. Но она все равно прорвалась ко мне.
− Что с тобой? «Что они с тобой сделали?»
− Улле… — это все на что меня хватило. И потом молча уткнуться ей куда-то в живот, потому что ноги меня не держали.
Она что-то говорила про перевязку, и что ей чудом удалось прорваться на этот этаж. А потом ее все же увели. А реальность по-прежнему расплывалась точно вода.
Ночью мне мерещились что-то скандирующие голоса. Кажется, под окнами моей палаты.
Кажется, последнее, что прошептала Улле, прежде чем ее оттащили было «мы этого так не оставим».
Кажется.
Но голоса что-то скандировали каждый день. То громче, то тише. И точно, все это происходило снаружи! Я мог различить ни слова. Но этот неразборчивый гул из голосов как-то успокаивал.
Однажды меня пришел навестить и Шу.
Видок у него был сильно потрепанный и держался он крайне неуверенно.
− Пять минут, не больше, − отчеканила дежурная сестра. Дверь захлопнулась, и мы остались вдвоем. И защелкали секунды, одна за другой, а Шу все молчал. Пытался сформулировать фразу, вопрос, но не знал с чего начать. Небось выбирал между вежливым «ну как ты?» и куда более искренним «какого хрена?».
− Я сам ничего не понимаю, правда, − наконец не выдержал я. − Рад бы тебе ответить, но нечего.
Шу округлил глаза.
− Ты очень громко думаешь, приятель…
− А… − Шу успокаивается, поняв, что сейчас никакой мистики вроде чтения мыслей и чревовещания не будет. − Ну это, ладно… Значит, не знаешь, да? Правда, не знаешь?
Я пожал плечами. Спросил, что именно, по его мнению, я должен знать. Любопытно, как все-таки наш перформанс с Ржавым воспринимался со стороны.
Шу вновь долго ломался, перед тем как смущенно произнести «говорят, в тебя вселился тот мертвый чувак». Нервно усмехнулся, сам понимая, как нелепо это. Я тоже хмыкнул, надеясь перевести этот разговор в шутку. Не то, что я по-прежнему был готов открещиваться от всего странного, что происходило со мной. И нет, я вовсе не боялся, что Шу начнет звать санитаров, если я признаю, что так оно все и было. Мало ли у кого какие причуды. Но говорить об этом вот так в открытую − неправильно. Непонятно откуда, но я это знал. Чувствовал, что правильнее от этой темы уходить.
Шу вроде бы тоже понимал. Я видел, как борется в нем желание забить, чтобы опять все стало ясно и понятно, и желание все-таки докопаться до истины.
− Я же тоже там был… И это был не ты, − неуверенно произнес он. − Голос был не твой. Ну, похож на твой, но не твой…
− Слушай, я правда, без понятия что это было! − Я резко сел на кровати. − Неужели он не понимает, что не стоит обсуждать это, иначе… Не знаю, что произойдет, но не стоит.
Моему приятелю явно тоже хочется свернуть с этой темы, но он почему-то упрямо мотает головой.
− Я был не в себе, − Я начал придумывать на ходу. − Может это, магнитные бури… Мы с Улле еще и нажрались как надо, ну я переугорел, бывает…
Шу нахмурился, что-то вспоминая.
− А тогда, с этими гопниками? Вот это-то что было?
Я вскипел, неожиданно для самого себя:
− Хочешь сказать и это типа был не я? Мы это обсуждали! Я психанул, я не рассчитал силы! Если у тебя была бабская рожа, и каждая бухая тварь пыталась бы тебя облапать… Если бы тебя недавно попробовали трахнуть два отморозка, я бы посмотрел, как ты… Я бы посмотрел, как бы ты спокойно на все реагировал!
Черт. Черт. Кажется, мой звонкий голос прогремел на всю больничку.
Шу смотрел ошарашено, не ожидал бедняга таких откровений. Потянулся похлопать меня по руке, будто старая тетушка, но я отодвигаюсь. Если он меня сейчас начнет жалеть, я расклеюсь, и это будет полное позорище.