А в следующую секунду что-то налетело на меня, протаранив в живот и сбив с ног. Это что-то тут же попробовало удрать, но я схватил его. Не знаю, зачем, как-то инстинктивно. Вместо ожидаемой звериной шерсти я нащупал чью-то тощую ручонку, абсолютно ледяную.
− Держи его! − крикнул Кэй. − Не отпускай ни в коем случае!
Вторая такая же рука вцепилась мне в лицо, я чудом успел отвернуться, чтобы оно не задело глаза. Существо кричало совершенно диким голосом, почти ультразвуком. Оно отчаянно пиналось и царапалось. И было неожиданно сильным, при его малом росте. Но я держал. Сам не зная, почему. Пару раз оно ощутимо пнуло меня в живот, оставило пару глубоких царапин на щеке. Наконец, мне удалось прижать его руки и ноги к земле.
И только чудом я тут же не выпустил его.
Потому что в небе вдруг взошла луна, осветив все происходящее. И я отчетливо увидел, кто лежит передо мной.
Грязные растрепанные желтые патлы, сбившиеся в колтун, огромные глаза − из-за расширившихся зрачков кажутся черными. Бледно-зеленая кожа, перекошенное лицо, застывшее в жутком оскале, лицо утратившие человеческие черты. Меня передернуло от отвращения. Вспомнилось вдруг, как у матери во время припадков темнели глаза и, всматриваясь в мое лицо, она вопила «Ты скверна! Ты скверна! Порождение тьмы!».
Теперь я понял, что она имела в виду. Что видела, глядя на меня. Потому что здесь, в овраге я глядел в лицо самому себе. Мне, двенадцатилетнему. Который, должно быть, все эти восемь лет пробыл в этом лесу. Его щеки впали, одежда истлела, тело цветом напоминала рыбу, с которой сняли чешую, он превратился в дикую лесную тварь. И в то же время это был я.
Существо выгнулось дугой и снова закричало. Меня разрывало от жалости и омерзения. Хотелось чем-то помочь ему. Или добить − ведь он, по сути, был живым скелетом обтянутым кожей. И вероятно, уже давно мертвым, ведь его была плоть холодна. Хотелось отпустить руки и бежать прочь, далеко-далеко. Приложиться пару раз об дерево головой, чтобы забыть, извлечь навсегда из памяти. Или же…
− Не смей! − Кэй появился рядом с нами, опустился на одно колено, перевел взгляд от меня к нему.
− Не смей отпускать его! − он был в ярости. − Не смей, слышишь, не смей презирать его, не смей его ненавидеть!
Последняя фраза обожгла, будто удар плетью.
Я понял, что он имел в виду. Пусть и не мог объяснить словами.
Меня душила подступившая к горлу истерика.
Я продолжил прижимать его к земле. Держал долго, не обращая внимания на ультразвук, на то, как выгибалось его тело − будто под электрошоком. И безотчетно шептал:
− Все скоро кончится, да, скоро… Скоро все кончится…
Наконец он обмяк, полностью обессилев. И тогда я прижал к себе это тело, почти невесомое, прижал изо всех сил. Все исчезло − и лес, и Кэй, и коряга, упирающаяся мне в спину. Были только ледяные руки и ноги, и грязная макушка, уткнувшаяся мне под подбородок.
Я продолжал заверять, что все скоро закончится, пока не отключился.
Очнулся я оттого, что Кэй тряс меня за плечо. Я открыл глаза, и по ним тут же ударил непривычно яркий свет. Закат. Теперь над этим лесом был закат. И в его апельсиновых лучах он вовсе не казался страшным. Мои руки были пусты.
− Где он? − я вцепился Кэю в рукав. − Куда он делся?!
Наставник молча смотрел на меня. Я заметил, что крылья у него за спиной пропали.
− Эстервия, − начал он. И поправился: − Эсси, нам пора.
− Но где…
Тень былого раздражения вновь прошла по его лицу, но он все же смягчился.
− Пойдем. Ты замерзнешь здесь.
Меня и правда бил озноб. Я медленно встал, но вопрос без ответа все еще мучил меня.
− Я провожу тебя до Межграничья. − сказал он. − Там тебе понравится. Там ты сможешь побыть один. Тебе сейчас это нужно. А затем, как будешь готов, ты сможешь вернуться. Эти трое ждут тебя. Волнуются… Я оставлю тебя прямо рядом с дверью. Не заблудишься. Давай, шагай, левой, правой, ну же!
Я не чувствовал ног. Хотелось свалиться, туда где лежал. Мне было паршиво. Я и не очень понимал, что именно мы сделали. Хотелось закричать «да какого хрена?!» Но сил не было.
На этот раз перемещение было совершено недолгим. Мгновение, и теплые солнечные лучи (на этот раз солнце явно утреннее) аккуратно коснулись моего лица. Я лежал на мягкой густой траве. Где-то рядом журчал ручей. Это и есть то самое Межграничье? Ну что же, сойдет.
Я перевернулся на живот и уткнулся лицом в траву. Хорошо, очень хорошо. Век бы так лежал.
− Эсси, эй, Эсси!
Я отдернулся от его прикосновения.
− Пожалуйста, оставь меня…
− Без проблем. Дверь-то найдешь?
Я пробормотал что-то невнятное. Все найду, и дверь, и окно, только пусть свалит. А может, ничего искать не буду. Буду просто лежать.
− Ладно, тогда я отчаливаю! Еще увидимся! Только ты слышишь? Не надо больше делиться. Сам видишь, собраться обратно куда сложнее.
Я медленно поднял голову, но Кэй уже исчез.
А потом я долго лежал, не двигаясь. Солнце начало откровенно припекать спину, но я просто зарылся головой в траву еще глубже.
Слезы пришли неожиданно. Я не знал, что это, облегчение, или очередной приступ жалости к себе, или еще черт пойми что, но это неважно. Наверное, так и надо. Я вообще редко плачу. Хотя многие почему-то уверены, что я это делаю постоянно, по любому поводу, как же иначе, с такой-то бабской рожей! Будто женщины только и делают, что ревут. И, уж конечно, я бы не стал это делать прилюдно. Потому что это позор. А здесь никого нет, и никто меня увидит, кроме букашек в траве. Нормальных букашек, маленьких, совсем не таких, как в том лесу. Как же печет солнце…
Наконец, я нашел в себе силы сесть и оглядеться. Зеленый луг расстилался далеко-далеко. Буквально в паре шагов пробегал полноводный ручей. А слева… судя по всему, дверь. Только по факту это была банка. Огромная стеклянная банка, лежащая на боку. Банка, в которую свободно может залезть человек.
Я сидел в некоторой растерянности. Ждал, пока успокоюсь окончательно, копил силы. А в банке тем временем возник чей-то силуэт.
− Привет! Кэй, что, бросил тебя здесь одного?
Налия. Я вдруг понял, что ужасно рад ее видеть, несмотря на некоторую неловкость. От меня не укрылось, как ее внимательный взгляд художника зафиксировал все − и мое покрасневшее лицо, и царапины на щеке, и ветки, торчащие из волос, и репейник, облепивший одежду.
Вопрос, нет, десятки вопросов крутились у нее на языке, но она еще раз взглянула на меня и промолчала. И за это я был благодарен ей, как никому.
Вместо этого она предложила нечто неожиданное:
− Давай искупаемся!
Скинула обувь, попробовала воду в ручье ногой и тут же прыгнула туда, прямо в одежде. Первая моя мысль была, что это не самая удачная идея. Но вода так и манила. Я подполз к ручью и умыл лицо. А потом не выдержал и скатился с берега, забыв даже разуться.
Есть какая-то особая прелесть в спонтанных купаниях. Когда у тебя нет при себе ни купального костюма, ни полотенца. Когда знаешь, что потом придется возвращаться в хлюпающей прилипшей к телу одежде. Знаешь, что на берегу придется прыгать и махать руками, тщетно пытаясь согреться. Ты знаешь это, и все равно идешь в воду. С азартом гребешь, ныряешь, брызгаешься, превращаешься в ребенка, впервые открывшего для себя радость плавания. Вода уносит прочь всю грязь, весь мусор, прилипший к волосам и одежде. Уносит она и все тревоги.
− Поздравляю, странник! − сказала она, когда мы уже сидели на берегу. — Порой инициация − дело грязное, в прямом смысле, так что я решила, что это будет лучший способ отпраздновать.
Инициация… Ведь я совсем забыл цель нашего с Кэйем похода в лес.