- Британия отказалась, заявив, что не отдаст своих граждан на растерзание Альянсу, но по-прежнему поддерживает торговые и дипломатические отношения со всеми своими союзниками. Она слишком мала, чтобы противостоять общему напору, и может только надеяться сохранить свою военную целостность - больше ничего. Канада поступила так же, хотя Квебек объявил о независимости, получил ее и присоединился к Альянсу. Что же до нас, то мы в первых рядах с тех пор, как русские генералы выдвинули это предложение. Борцы за мир были правы во всем наемная армия может превратиться в опасную силу и свергнуть законно избранное правительство, когда придет время. Нами теперь правит коалиция армейской и полицейской верхушки, возглавляемая Советом из восемнадцати генералов и адмиралов. Война тем временем продолжается.
- Кто на очереди?
- Австралия. Она в последнее время стала самодостаточной, что никогда не нравилось военным советникам Альянса. Сегодня вечером уничтожен Сидней, а вскоре после этого правительству Австралии предъявлен ультиматум.
После этого мы некоторое время молчали.
Снег все шел и шел.
- Значит, диктатура? - спросил я.
- Они это так не называют.
- Нацизм?
- Не стоит пользоваться терминами прошлых эпох. Можно биться об заклад, что, едва только кончится эта война, Альянс развалится из-за какого-нибудь пустяка. Скажем, русские выступят против нас - грядет настоящий Армагеддон. Они отведали крови, и с обеих сторон уже воскресла старая ненависть.
- И ничего нельзя сделать?
Харри не ответил. Впрочем, на этот вопрос не было ответа. В салоне машины повисло тягостное молчание, что, разумеется, отнюдь не поднимало мне настроения.
Мы жили в век стремительного развития истории. За неделю могло случиться больше, чем за год в прошлые столетия. Все двигалось безостановочно, менялось, и мы оказались захвачены этим движением, унесены в бурное море, чтобы сгинуть в водовороте или быть выброшенными на неведомый берег.
Я чувствовал, что мне суждено стать одним из утонувших. Военная машина знала мне цену. И даже после окончания войны я могу служить хунте, помогать угнетать тех, кто не понимает прелести военизированной нации. Я не знал, смогу ли этим заниматься - или стану одним из мятежников. Всю свою жизнь я дрейфовал от одного эмоционального срыва к другому, снова и снова захлебываясь в бурных волнах. А потом встретил Мелинду, и мой психиатр вылечил меня. Я впервые открылся миру, вкусил свободы и обрадовался ей. Мое сумасшествие в разуме Ребенка и долгий прорыв наружу нарушили наслаждение новообретенным покоем. А теперь, когда я вернулся и наше с Мелиндой счастливое будущее было в моих руках, весь мир попал в руки безумцев, которые грозили разорвать его на кусочки.
Нет, я не мог утонуть. Я должен был подняться на гребень волны, спастись, чтобы спасти Мелинду. Черт бы их всех побрал вместе с их бомбами и войной!
Пока мы ехали, я чувствовал, как нарастает во мне ярость; как она захлестывает мой разум, все мое существо. И понял, что недостаточно будет очутиться на гребне волны. Нас двоих, может, и вынесет на берег после Апокалипсиса. Но наш мир будет разрушен, и у нас не будет свободы - не будет ничего. Жизнь станет постоянной борьбой за выживание в обществе, отброшенном к варварству. Нет, надо забыть о желании оказаться на гребне - я должен найти способ управлять течениями проклятого океана нашего будущего!
- Ты знаешь, мне приятно твое общество, - сказал я Харри, - но не мог бы ты отвезти меня не к себе, а к Мелинде?
Он помедлил, прежде чем ответить, но все же сказал:
- Ее нет дома, Сим. Она арестована. Мелинда Таусер - политзаключенная.
Мне понадобилось несколько бесконечных секунд, чтобы осознать услышанное. Меня охватил почти божественный гнев, и я стал искать, против кого обратить его. Я не боялся за безопасность Мелинды, ибо был уверен в своем могуществе. И по-прежнему не чувствовал, что снова прибегаю к ложной философии, столько раз доводившей меня до беды...
Глава 3
Я стоял у окна в кабинете Харри со стаканом бренди в руке, но так и не отпил из него. За окном виднелись черные скелеты деревьев, засыпанные снегом газоны и заиндевелый кустарник живой изгороди. Этот безжизненный зимний пейзаж как нельзя лучше соответствовал моим мыслям, а я размышлял сейчас о том, что рассказал мне Харри по дороге к дому. Мелинда была замешана в истории с памфлетами какой-то революционной группы и находилась под следствием. Она написала мою биографию, и после журнальной публикации первой части - детство в ИС-комплексе - ее арестовали для допроса в связи с убийством полицейского и нападением на "ревунок", произошедшим за две недели до того. Проведен допрос или нет - никто не знал: она все еще находилась под арестом.
Журнальная статья была не просто моей биографией: она содержала несколько антивоенных замечаний и выпадов против И С, насчет публикации которых мы до моего заключения в разуме Ребенка так и не приняли окончательного решения.
- Когда суд? - спросил я. По настоянию Харри мы отложили обсуждение этой проблемы до тех пор, пока не окажемся в его теплой и уютной "берлоге".
- Дело будет рассматриваться в Военном суде. В сентябре.
- Семь с половиной месяцев! - Я отвернулся от окна, в гневе расплескав бренди.
- Если на дело навешивают ярлык "государственная измена", законы это допускают.
- А залог?
- Никакого залога.
- Как никакого?
- Вот так.
- Но по закону...
Харри жестом остановил меня. Выглядел он ужасно, словно ему было тяжелее говорить это, чем мне - слушать.
- Помни, у нас больше не республика. Военизированное государство, в котором члены хунты решают, каким должен быть закон. Ради общественного спокойствия, как они говорят, залог отменен, и понятие превентивного задержания расширилось бесконечно.
- Так борись с ними! - воскликнул я. - Ты же боролся за меня, когда...
- Теперь все не так. Ты не понимаешь нынешнего положения вещей. Для того чтобы освободить тебя, я обратил против них закон. Но теперь сами они и есть закон и могут устанавливать какие им вздумается правила. Бороться с ними сейчас - все равно что танцевать на зыбучем песке.
Я сел в кресло, чувствуя, что снова испуган - совсем немного испуган; страх этот таился внутри меня и не проявлялся внешне. Просто мир вокруг Ц стал казаться похожим на вселенную в сознании Ребенка, где все выглядело прочным и ощутимым, но ничему нельзя было верить, где твердое вещество могло испариться, а жидкость - обратиться в твердую почву под ногами.
- Она не единственная, - сказал Харри. Как будто страдания многих делали для меня судьбу Мелинды менее важной!.. Нет, именно это и делало ее важнее всего.
- Я позвоню, - сказал я и потянулся за телефоном.
- Кому?
- Морсфагену.
- Возможно, ты совершаешь ошибку.
- Если этот сукин сын хочет, чтобы я на него работал, пусть вытащит ее из Гробницы!
Я нашел его номер, набрал и стал ждать, пока солдат позовет к телефону младшего офицера, пока тот пойдет за майором (майор оказался заикой) и пока, наконец, майор позовет Морефагена.
- В чем дело? - спросил он. Холодно. Властно. Голосом хорошо выдрессированного налогового инспектора.
- В Гробнице содержится одна девушка, задержанная Бог знает почему за антиправительственную агитацию. Она...
- Мелинда Таусер, - оборвал меня он, явно наслаждаясь моментом. Так, будто собирался испытать на мне орудия средневековых пыток.
- Вижу, что вам известно абсолютно все. Ну так вот. Я хочу, чтобы ее освободили, сняв все обвинения.
- Это не в моей власти, - сказал генерал.
- Напрасно.
- Но это так.
- Напрасно, потому что в таком случае вы потеряете эспера.
- Служащие, призванные на время войны, а эсперы относятся именно к этой категории, никогда не теряются, - парировал он.