Я устал, не хотел заводиться. И эта шуба… Но он пошел в наступление.
— Думайте-думайте-думайте! — яростно завопил.
— И не подумаю думать-думать и думать! — быстро и в тон отвечал я ему.
— Конъюнктурщик! — бросил обвинение он и вдруг умолк. Вдруг отвернулся!
— Не ложится в фильм эпизод, негромко парировал я. Но он не слушал меня!
— Нечего пихать все в одну ленту! — говорил я, раздражаясь. — Сохраните на будущее, если так уж понравилось!
Было ясно, что он все решил, решил без меня, что в голове его вертится какая-то мысль. Было ясно его мнение обо мне.
— И без того скоро лопнем! — кричал ему в спину. Он уходил. — Он, видите, шубу испортил, у него, видите, замыслы, а я ему думай-раздумывай! — кричал гадким голосом я. — Буржуйскую, между прочим, шубейку!
Леонид Леонидович уходил. Вслед за ним торопился Пшеничников. Слышались голоса.
— Гениальная сцена!.. Нет, верно: смерд бросает вызов природному господину! От рождения — господину! Вызов, но… жалкий, бездарный, от живота, нутряной…
— Хорошо говоришь! Говори!
— … от бессилия вызов, от низменной зависти! Бунт раба!.. Слу-ушайте, дайте ему эту роль!.. Нет, вы не видели, вы же не знаете… Дайте ему убийцу сыграть, нет, правда!
— Барону, что ль?
— Какому Барону, какому Барону! тому, как его?.. Пoстороннему!.. С высокой устойчивостью!.. Медедеву!
Что? Что? Что?
— Ну да! — крикнул я, пока они еще были вблизи. — Значит, вставь эпизод, чтоб ему возместили стоимость шубы?
— … Нет, вы послушайте: твердолобость такая!.. Дремучесть, упрямство!.. Я серьезно, я правду!..
Они уходили. Пшеничников и жалкая эта фигурка. Нет, он был намного, намного ниже меня, этот Леонид Леонидович!
— Вспыхнуло и умчалось! Все — игры, все детские игры! — кричал я им вслед. — Не пережили мы этого! — гадко я ржал.
— Ладно, кончай! — подошел Стива. — Ты что, Медедев, в самом деле с прискоком?
— Что-o-o-o-о-о?
— Завел он тебя, спору нет, классно. Двадцать лет болтаюсь в кино, но такого, такого… Но и сам он завелся! Артист!
— Повтори! Ну, повтори: что значит — с прискоком?
— Спору нет: сцена блестяща! Но а ты-то, а ты… Раскрыл он тебя, вывалил как на ладошку! Как и твоего этого, как бишь его?..
И это он — он! — мне говорил? Я хотел схватить его за грудки, но он вырвался и с места взял сразу в карьер. Я свистел ему вслед.
И я не стал догонять. Куда денется?
Падал снег, поддувал ветерок. Гениальная сцена? Сыграть? Что же, пусть платит — сыграю!.. Стоп, стоп, какая ладошка?.. Ну, с-су-ки! Раскрыл?
— Ну, с-суки! — кричал я им в спины. И взгляд скользнул в сторону и зацепился за камень… Н-нет, тяжел, не поднять!
Вдруг страшная правда, точно толстая, сладострастная девка, вплотную приблизилась, выставляя, дразня, жирные телеса и облизывая мокрые, красные губы. Пораженный догадкой, не веря, я беспомощно онемел. Не с прискоком я, нет!.. Не смерд я, не надо! Все вы такие, такие!.. Не надо!
Но она, уже опустившись на корточки, принялась торопливо и жадно сдергивать с меня один тайный покров за другим, приникая все жарче, все ближе, слюнявя…
— Погодите! — хотел я позвать их, исчезающих вдалеке, но только — слабеющий! — что был это за зов!.. И рука уже тянулась за камнем: бунт раба? твердолобость? дремучесть? убийца?
Ну что же!..
А снег падал и падал.
И таял мгновенно. Таял у меня на лице, разгоряченном от ненависти.
А как отнестись к словам Томаса Манна:
«Писатель? Тот, чья жизнь — символ. Я свято верую в то, что мне достаточно рассказать о себе, чтобы заговорила эпоха, заговорило человечество, и без этой веры я отказался бы от всякого творчества!»?
Рассказать о себе…
ОШИБОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Человек этот появился внезапно.
Черной бесшумной тенью выскользнул из-за куста и замер y Кошина на пyти.
Огромный, будто шалый медведь.
Еще секунду назад Кошин, мужчина тоже немалых размеров, мужчина спортивный и моложавый, шел себе в прекраснейшем наcтpоении. Тропинка вилась по склону обрыва, c высоты было видно серебристое море, нависающeе, как гора, и к дуге горизонта спускалось раскaленное солнце. Казалось, к нему и стремился бeлоснeжный теплоходик-ракета, далеко уже убежавший и выглядевший отсюда игрушечным.