— Да как вы стандартны! Отрешитесь-ка от шаблона! — Виктор взрывается. — Тут могут быть интересные предположения.
— Про уплотнение времени? — говорит Кошин и чувствует, как внутри него напрягается что-то. — С увеличением высоты время течет все медленней, медленней, и в центре Вселенной застыло.
— Нет, — говорит Галка, — об этом там не написано. Но если представить, нет, вы только представьте: мы всё видим зеркально…
Но Кошину некогда слушать, Кошин спешит.
Сделал шаг к залу и забылся на миг. Холодом потянуло из темного зала. Белые круглые личики, расплывчатые колобки, одинаковые, все — как один, белый горох. Единые мысли, единые чувства, и от этого — никаких мыслей, никаких чувств!
Я?
Ни за что!
Но что такое Генка сказал? Какая фраза мешает? Мешает, мешает, саднит!
И, проговаривая в тысячный раз привычную лекцию (джентльмен в поисках четвертного — так про себя называл эти лекции), складывая слова в привычной последовательности, вдруг запнулся. Вдруг отвел от микрофона лицо. Как же так? Откуда? Откуда изумительная эта Генкина фраза: «Отрешитесь-ка от шаблона!» Ведь не мог он встретиться со Степановым, не мог услышать ее от него! Как и Степанов вряд ли читал про опыты с парусом, параллельным палубе уходящего судна, опыты Бредова, опубликованные в «Технике молодежи» только в этом году!
И все.
Ржаво скрипнула ось, щелкнул стопор, к цепи присоединилось звено: Кошин замкнулся на старой и вечно новой идее. Передаются ли мысли, минуя общение?
Где ты, Степанов, ответь! Читал ли про теорию полой Земли, сам ли придумал, или все-таки… Все-таки передаются они?
И когда? Когда, в каком месте прервется цепь заблуждения? Вспыхнет искра ослепительно нового знания?
Какое из звеньев окажется, наконец, безошибочным?
Обезьянчик. Рассказ
О героях?
Всякий глубокий писатель, проникающий внутрь, способен, на мой взгляд, создать три полнокровных характера: свой, своей возлюбленной женщины (женское дополнение) и злейшего врага своего (дополнение антиподом)… Врагов, как и тем более женщин, может быть встречено множество, однако же все они — различные проявления одного и того же. А именно: того, в чем особенно остро нуждается автор!
Спорно?
Пусть так!
Зато красиво-то как: Троица, триединство индуистских Богов!.. Сам закон Бытия в этом спорном посыле!
— Не высовывайся из дома, ублюдок! — голос был быстрый и хриплый, нахальный, — никак не советую! — и тут же гудки.
Он посмотрел на свое отражение в зеркале: широченные плечи, шея, вросшая в них мощным, разлапистым пнем, крепкие славянские скулы, чуть вздернутый нос и, если опустить кончики губ, волевой, твердый рот, и, если сжать брови, сумрачный взгляд исподлобья, и тогда все лицо — цельнолитое, светло-чугунное… вот только… вот только золотой завиток у виска! Послюнил, попридержал жесткой ладонью.
«Видали таких!» — бросил трубку с размаху. Как припечатал.
А вечер был солнечный, тихий. На улицах города маячили люди, истомленные зноем. На лицах было написано многое, все, что угодно, кроме угроз.
Он соскочил с подоконника. Как случился этот звонок?
Муж?
— Ох, Бо, — говорила она. — Ты забываешь, что есть еще один человек!
— Плевать! Будет путаться под ногами — смету!
— Мокрое дело? — поинтересовалась она. — Была неслабая практика?
— Плевать!
— Ох, детка, — сказала она.
Он замолчал. Она это умела блестяще: уничтожать одним словом.
— Запомни, — проговорил, стараясь на нее не смотреть, — я давно уж не детка! Характер торчит из меня, как железная палка, это все говорят! Сказал: можешь забыть, значит…
— Но как? — перебила она. — Стрихнин? Цианистый калий?
Покачивая ногой, закинутой за ногу, на самых кончиках пальцев она удерживала его широкую шлепанцу. Шлепанца, как маятник, болталась туда и сюда. Он не мог отвести взгляд от ноги в черном ажурном чулке, от ступни с высоким, как арка, подъемом, столь крохотной в этой огромной стоптанной тапище.
Шлепанца шмякнулась на пол.
— Если кто-то мешает мне, я устраняю препятствие!
— Мышьяк внутрь эклера! — вскричала она. — У меня есть знакомая в стоматологической поликлинике!
Он смотрел на ступню, на проблески фиолетового лака через черный чулочный узор, он готов был броситься на колени, целовать эти оформленные ноготки; не желая сдаваться, он проворчал совсем по-ковбойски:
— Мужчина — охотник прежде всего! Я тебя отловил — и не намерен делиться!
— А вот еще — яд кураре. Достаем турпутевку на Кубу, оттуда плывем на матрацах к индейцам!.. Но постой!.. Яд, кажется, действует только при непосредственном введении в кровь. Может, незаметный укол?