Но что за чушь шелестит в трубке?
Ах, она не знает ЕГО! Ну да, разумеется, разумеется. Как же, ОН попрет на рожон! Ах, ах, как испугались! Слыхали про этого одинокого и коварного, трижды опасного из-за отнятой утки! Ах, ей жаль не ЕГО, а — милого Бо? Ах, ах, ОН может придумать такое, такое, что никому никогда?..
— Приезжай! — вдруг услышал.
Что? Сломалась? Ну нет, пусть повторит, пусть потверже повторит, ну-ка, еще! А еще?
— Боренька, действительно любишь?
Как не в жилу ему эти нежности! Но… надо что-то сказать. Заслужила. Старалась.
— Дорогая, — произносит ленивым баском. И ищет, ищет другие слова. — Я… — но что надо сказать? Чего говорят в таких случаях? — У тебя… У тебя мясо сгорело! — кричит он внезапно и радостно.
Она веселеет.
— Ну, правда, не мясо, но ты угадал: там все сгорело! — Какой все-таки славный! Какой замечательный мальчик! Как, как угадал? Ей отчего-то так хорошо оттого, что он угадал!
— Как, как ты угадал? — восклицает она не медленно и голосом вовсе не низким, а быстро-быстро и тонко, совсем как девчонка. И смеется освобожденно, легко, чуть привсхлипывая: — Ну, уж если ты угадал…
Так хочется броситься в авантюру! Вниз головой. Не раздумывая. Ей хорошо. Ей чудится в этом угадывании счастливое предзнаменование. Подумать только, что снова может быть так хорошо! Так хорошо, как… лет пятнадцать назад. Так, как — казалось — не может уже быть никогда!
— Все! — кричит он. — Заметано! Еду!
Лет пятнадцать назад Бо ходил в детский сад.
— Паспорт, любимый плюшевый мишка и два чемодана! Три автомобильных гудка — уговор сохраняется! — кричит он, довольный.
А она слышит только одно: сохраняется!
Говорят, она хорошо сохранилась.
Сохранить, схоронить, господи!
…Он затягивал шнурок последней кроссовки, когда затрезвонило.
— Алло? — спросил очень спокойно.
— Слушай, ублюдок!..
Еще один голос. Где набрал столько подонков?
— …не быть мне шепелявым…
Что же, сразимся!
Он резко присел, увернувшись от удара «руки-копья», и поднырнул под руку с ножом. И выбросил пятку, целя в грудину. И снова присел, уклонившись от нападения сзади. И отпрыгнул от камня, летящего с крыши…
Проклятый морковный галстук! Будто воочию увидел себя, распростертого на асфальте, и волосы налипли на лоб, и этот ручей из открытого горла!
Содрал, зашвырнул. И взял, и вложил в ладонь нечто. Примерил: ладно устроилось в кулаке! Отличная штука для того, чтобы разнести черепушку!
И в который раз завизжал телефон.
Побежал по квартире. Выключил газ, электричество. Телефон все визжал, как истеричный ребенок-барчук.
Готовый ко всему и на все, помчался по лестнице, одолевая пролеты в один-два прыжка, опираясь на правую руку, и с каждым прыжком ощущая прибывание силы, уверенности. Эх-х-х!
Когда выскочил из подъезда, какой-то небольшой, совсем плюгавенький человечишка прыгнул к нему и ударил сухоньким кулачком. Попал как раз в завиток у виска.
Инстинктивно придержав левую вооруженную руку, нанес удар правой. Удар был не сильный, с мгновенным учетом массы противника, так, чтобы, собравшись, успеть встретить нападение сбоку. Но удар был выверен в самую челюсть. Головка откинулась, тело рухнуло, из уголка рта выползла струйка.
Отпрянул, рыскнул взглядом по сторонам: никого!
А человечишка лежал неподвижно. Неестественно неподвижно. Такой маленький человечишка с обезьяньим лицом.
Потрепал по щеке:
— Выспался, дорогуша?
Нет ответа.
Осторожно опустил в урну «улику умышленности». Глухо звякнул металл. И только тогда вдруг опомнился: что́ натворил? Так полудурок-преступник закуривает после убийства, теряя спичку-улику. Звено, определившее сыщику след!
Преступник?
Убийство?
Он вздрогнул. Случалось, посылал в нокаут противника — но никогда не задумывался о последствиях: у каждого проблемы свои!
Человечишка так странно безволен. И нет никого, кто бы мог подтвердить, что тот сам напоролся.
Первыми отзываются ноги. Ноги — сухие и быстрые, реактивные, не подводят! И вот теперь они приходят в движение: пританцовывают, семенят, каждая жилка играет, зовет: пора сматываться! Пока не поздно — беги!
Но что-то удерживает. Какие-то мысли, сомнения. А улица на диво безлюдна. Совсем недавно еще — наблюдал из окна! — бродили жаркие парочки, плелись усталые от зноя прохожие… сейчас, ближе к вечеру — никого!