Танцы затеяли днем.
А что делать еще, если погода такая?
Так задвинем окна тяжелыми ставнями, включим цветомигалку! Так отгородимся от мира, будем плясать, будем
резвиться, как горные козы!
Это вскричал самый умный и самый серьезный. Молодой человек по профессии инженер-электронщик. И первым заблеял.
А действительно: в мшистом лесу сыро и чавкает. А действительно: погромыхивает. Ничего себе отдых, а?
Мигом откликнулись: сотворим козью морду погоде!
Бэ-э-э!
Ирочка, что ж отвернулась? Какое такое влияние атмосферы? Какое такое давление? Скорее в танцзал! Не дрыхнуть же приехали мы сюда, не воблу обсасывать!
Я-то? Я-то приехал сюда за здоровьем,
…которое — ха-ха! — от этого хуже не станет!
Эй, инженер, а сумеете электричество починить?
Бэ-э-э, скорее в танцзал!
И благодать наконец-то: в громе, в лучах цветомузыки совсем другой мир наступил — красочный, карнавальный!
Рок-рок-рок-бенц! Танцуют они. Весело ломают тела. Зубоскалят, посмеиваются.
Гляньте-ка: голыми пальцами скрутил провода!
Дивитесь: кружок «Умелые руки»!
Дайте потрогать: всамделишний электронщик!
Эй, не балуй, высокое напряжение!
В центре круга красавица девушка. Она скорее большая, чем маленькая. Выше всех, этак, на полголовы. Но красавица. Танцует — будто шаман ворожит. Руки то вверх плавно взмывают и там, наверху, переливаются лебедино, то тяжело падают вниз и как-то очень изящно волнуются вокруг выпуклых бедер. Русалочьих бедер.
Хороша явная великанша, честное слово: черные брови, румяные щеки, глаза темно и влажно блестят, открытые зубы искрятся в мятущемся разноцветьи — примите, дружище, сочувствие, если вы ростом не вышли.
…или равняйтесь на электронщика! Заметьте: он отнюдь не гигант, однако уверенно держится. Танцует бодро, с размахом, он это делать умеет, как умеет нравиться женщинам: великанша, покачиваясь, приседает — он возносит руки над ней (небольшой, а умеет возвыситься!). Она поднимается — он стремительно падает, бросая колени, сжатые вместе, то вправо, то влево.
И шутит: — Эх, если б не малые мои габариты!
Щурится хитро: — Но нам и так хорошо, без объятий!
Она в ответ улыбнись, а мы с вами додумаем: может, не так уж и шутит, может, щурится для разведки?
Душка Филипп — так зовут его девушки, и можно вполне согласиться, что что-то такое в Филиппе имеется: этакий умный прищур, умнесенькие эти шуточки, информированность, напор, а уверенность, с которой он держится?
В общем, мужчина номер один,
… если учесть, что других мужчин вовсе нет,
… разумеется, не считая Гену-художника.
Неожиданность профессии Гены — кажется, единственное достоинство этого хмурика: он лыс, коренаст, неказист. Не танцует, а топчется, такой боровичок-мужичок крепенький, к тому же физиономия красная, что вызывает определенные домыслы. Так что, несмотря на мольберт, ходить бы ему отчужденно.
…однако других мужчин нет на треклятой турбазе! А где они есть, мужики доброкачественные, куда вообще подевались? Более прочих это тревожит тощую Любу. Не сразу входит в танец она, пока только приглядывается, но качается очень ритмично, и из этого ясно, что она м о ж е т. Так кошечка, вброшенная в незнакомую комнату, замирает, гнет спинку, принюхиваясь, но уж будьте уверены, через минуту станет хозяйкой или… Или расцарапает честную компанию.
Опасная женщина Люба, нервная, многие норовят от нее подальше держаться, лучшее и нам отойти в уголок,
…а вот там-то вы и увидите Иру.
Почти все женщины в джинсах, только полная Ира в облегающем платье и в туфлях на каблуках. В платье фигура у нее привлекательная, но танцует она аккуратно и от этого скучно. Слегка постукивает полноватыми ножками, слегка поводит плечами, однообразно все так, пожалуй, смущенно, словно кажется ей, будто все взгляды обращены на нее, что близко к истине, в сущности.
Нет, разумеется, у каждого здесь свой интерес, каждый в себя углублен, но нет-нет, да кто-нибудь и посмотрит на Иру, и сам не поймет; зачем посмотрел, да вот глянул, и все тут . Всдь вряд ли кто знает, что вчера, когда позировала на фоне заката, тихий Гена-художник получил то, что не успел заслужить. Ира теперь сама не своя, никаких слов о любви не было, он только слушал, она говорила, все о себе, все беды свои излила: вот и муж ушел из семьи, и Славка, четырнадцатилетний балбес, отбился от дома, и на работе кошмарная обстановка, больные капризничают, она, медсестра, на три многолюдных палаты одна, верите ли, от шприца и сегодня руки болят — вот так говорила, говорила она, возбужденная после позирования, а он так отзывчиво слушал (ах, муж ушел! ах, Ручки болят, такие крепкие рабочие ручки!) — в общем, размякла и, всегда строгая к этим мужчинам (от этого и одинокая пошутил информированный электронщик, она же задумалась не на шутку!), как-то так неожиданно уступила.
Итак, танцуют они, гремучая музыка оглушает, ударные бьют наповал, что-то такое дурно визжит, и в трансе танцоры, кровь бурно по сосудам струится, и чем чуднее ломаешь себя, тем интереснее, а рядом и дети резвятся: один головой мотает вверх-вниз, словно мячиком на резинке балуется, другой ногами стучит быстро-быстро, а руки… А руки — так даже в карматах!
Ира аккуратно танцует, несмотря на пламень и лед, которые ее окружают. Сзади жжет Славкин огонь: этот длинноногий узкоплечий зверек с вечера нервничал, во сне вскрикивал, пил воду без счета, в туалет бегал — а знаете, туалет на дворе, метров за пятьдесят от коттеджа, а ночи такие холодные, она извелась, что простудится сын, и что с ним такое? А сейчас танцует, как заведенный, трясет, трясет головой, будто мозги перетряхнуть необходимо ему, а ей кажется: не растрясется — быть дикой выходке, жути какой, и, к несчастью, она проницательна.
Генино охлаждение точит душу. Что о ней теперь думает?
Ира растеряна. Улыбка у нее на лице, но только улыбка эта — обманная, карнавальная. Как-то так все случилось, без слов о любви. И прощаясь, ничего путного не сказал. Какую-то глупость сказал на прощание. «Вот оно! Бродит!» — сказал, и как сдуло его.
И все же хочется верить, что она ему нравится. Пусть самую малость. Художники — туманный народ… И ведь неустроенный, одинокий… Какой-то такой нехудожественный… От «того-этого» она бы его отучила… уколы бы делала… Может, врет, что профессиональный художник? Хорошо, если врет…
А музыка все стучит, надрывается. Однообразие ритмичных движений укачивает, улыбка сходит с лица Иры, размягченного в неясных бликах мигалок, дефекты увядающей кожи размыты. Ира забывает о них и становится непринужденнее и милее.
Сделай сейчас? думает Ира, что-нибудь простое и гадкое, мигом бы надавала крепких пощечин!
И вдруг вздрагивает. Вот оно!
Тощая Любка загадочно вытаращилась. Лыбится!
Что, что такое неправильно сделала?
Ира мигом оглядела себя: нет, платье не мято, и пуговицы застегнуты все до единой. Может, с прической не так что?
Нет! Тут другое.
Посмотрит Любка на Гену-художника и будто поймает будто бы отраженный от него Ирин взгляд, потому что быстро-быстро затем взглянет на Иру. И надувает щеки, сжав губы, точно смех еле удерживает. А теперь вот просто уставилась, глядит Ире в глаза, на одну Иру глядит, только на Иру, тощая вся из себя, лыбится, ух, змеюка!
А музыка все стремительней, танцоры трясутся, притоптывают, перекликаются, одолевая звон, грохот и лязг…
Впрочем, звуки еле слышны. Но вот мысли, они придают слову энергию, и пусть плохо слышно, но энергия слова побеждает пространство и шум.
Одуреть можно, как жарко! — весьма энергичная мысль.
От этик «Биттлов» я вымокла! — и эта мысль не менее энергична.
Если ноги нагреты — мозги отдыхают! — какая мощная информация!
Бэ-э-э! — почти что научное обобщение.
Они усыхают!
Нет, испаряются!
Возгоняются!
Ну и ритм!