…Отвернувшись от наглой вертящейся Любки, которая по-прежнему лыбится, Ира бодро поводит плечами, встряхивает головой, изучает выкрутасы душки Филиппа.
Впрочем, с чего бы он душка? Выкаблучивается перед дылдой, а у самого на уме… Ире становится тошно.
— Славка, идем! — зовет сына. Тот и слышать не хочет, худенький, а такой жилистый. Какой же увертливый!
Ей хочется схватить сына за ухо, выкрутить побольнее, но перед Геной неловко, и она находит силы сдержаться и сиротливо выходит из танца…
Маска сорвана!
Вы думаете, Любка в восторге?
Ошибаетесь.
Люба рассеяна. Очень рассеяна. Практически не видит деталей реальности, зато ощущает тени от них. Вокруг Гены холодная тень — это отметила сразу. Но с чего бы толстухе так нервничать из-за этого? То полыхнет, будто напалмом, — другой бы в секунду сгорел (другой, но не Гена), то стынью окружит себя, ну прям пятиводная рафиноза!
Люба — химик, учительница поселковой школы. Любе смешно. Словечко для Ирки, заимствованное ею из химии, кажется необыкновенно удачным. — Пятиводная рафиноза применяется для охлаждения спермы племенных отборных быков. Ирка заморозила Гену — вот в чем оно дело, вот отчего он холодный. Люба больше не может сдержаться, хохочет, не может глаз отвести от Гены и рафинозы. Бедный Гена, нашел кого приглашать на позирование! Недотрогу!
Ирка выходит из круга, а Люба, поглощенная борьбой с собственным смехом, и не заметила этого. Изгибая змейками тонкие ноги, вихляясь скромными бедрами, выходит в центр круга. Шаманит, оттесняя красавицу-великаншу. Вздевает вверх прозрачные тонкие руки, вьется незначительным телом, и кажется ей, что прелестна она,
…ах, ей всегда кажется, что прелестна она! Чернокудрая дева только коротко взглядывает, предоставляя электронщика Любке.
Любка, невпопадная Любка!
Электронщик гаснет мгновенно.
И что удивительно: сын Любки — обостренной, обидчивой и крикливой, сын ее — меланхолик. И танцует особенно: тело старается держать истуканчиком, и лицо, белое, — неподвижным. А руки — так даже в карманах. Зато ноги, словно чужие, скоро и мелю стучат вперемежку.
Электронщик пробует повторить его танец: носок вверх — стопу в сторону, носок вниз — стопа вверх. Нет, не отлаживается, требуется тренировка, огромная тренировка. А сын Любы счастлив: так ему сладко сосредоточиться на затейливом, копаться в одном и в одном! Небось упражнялся дома один, перед зеркалом, стремясь к восхитительному совершенству, а теперь ведь как пляшет, злодей! Впрочем, он не злодей, злодеем вскоре объявят другого…
Душка Филипп демонстративно выходит из круга. Обойдя тощую Любку, приближается к высокорослой красавице.
Он по сравнению с ней — мышка, но в этот момент решил окончательно пренебречь несущественным обстоятельством. Ей нравятся чайки в полете — ему нравятся чайки в полете, она млеет от двух алых радуг, одна под другой — он тоже млеет, а зелень необъятого луга, а свободные кони, а озеро — синее, гладкое, неоглядное…
— Вес мозга мужчины больше женского на десять процентов, — сообщает, подплясывая, сокровенную тайну.
— Однако самый тяжелый мозг был у известного идиота, — играет глазами, получив молчаливое одобрение предыдущему.
— Мозг Франса так мал оказался, что все до сих пор в изумлении.
— Как интересно, — роняет красавица и вытесняет Любку из круга.
Спотыкачка. Оторопелая Любка прерывает свой танец. Быть взрыву! Но нет. Внезапная догадка блестяща, обиды не будет.
Любку охватывает необыкновенное возбуждение. Покачиваясь, впивается взглядом в необыкновенную парочку…
А красавица-великанша невозмутимо танцует. Наслаждаясь игрой сильного гибкого тела. Сейчас все забыто, сейчас она в кайфе, одинокая среди многих, синхронно качает руками ладонями вверх, будто бьет по коленям, будто стучит костяшками пальчиков в барабаны, будто сзывает темные силы на грандиозный шабаш.
Так хочется — бум-бабах! — ясности.
Ясности! — Бум-бабах!
Электронщик случай рассказывал. Как в рот спящему человеку змея заползала. Человеку же снилось, что он глотал холодную воду. Вот змея и поселилась в желудке, поедая всю пищу, обрекая бедолагу на голодную смерть.
Странный, сказочный случай, скажете вы? И никаких таких аллегорий?
А что вы скажете, если муж двадцатилетней красавицы Светы, сорокалетний полковник, схватил третий за год инфаркт миокарда? И свекровь рассудила по-своему, не без умысла отослав на турбазу змеюку.
Знала б, куда отправляет! Скучища, сплошь женское поголовье!
Ясности, ясности!
Но сейчас все забыто, сейчас Света танцует, одинокая среди многих, впрочем, настолько уж одинокая? Уж ее-то и Гена успел пригласить на пленэр, и вот пожалуйста, душка Филипп!
— Что нужно нам? — хитро щурится электронщик.
Красавица Света оглядывается, что-то мелькает в огромных влажных глазах. Как Гена сказал? Чувствую, тайное бродит вокруг, шелестит и пугает, вижу отражение этого в твоих черных глазах, дай срисую!
— Что нужно нам? — настойчиво восклицает душка Филипп, и партнерша склоняет темную голову. Пышные волосы падают, поясница будто надламывается, движения тела все медленней, все безвольней, вялые руки, как плети, мотаются, крупное тело под печалью вопроса вот-вот рухнет?
Не рухнет!
— Что нужно нам — того не знаем мы! — лихо пускается в пляску Филипп. Руки распахнуты, весь мир обнимают, так славно жить, когда гремит веселая музыка, когда отзывчивы шутливые женщины, когда наготове цитата умудренного германского гения.
А красавица, увлекаемая напористым кавалером, на глазах оживает, в ладонях будто зацыкал маракасы, и все уверенней становятся махи, качания тела упруже, вот лицо запрокинулось, загорается, освещаемое переблесками света, и руки устремляются в Космос, и тело струится…
— Что знаем мы, того для нас не надо! — не унимается душа-электропщик, оборачиваясь
…и попадая на Гену-художника. Как лбом в прозрачную стену! Не откликнулся Гена, посмотрел, топоча, на Филиппа невидящим взглядом, бормотнул что-то под нос,
…застеснялся? Любка чутко внимает! И тут улавливает неожиданное колыхание. Что, что там?
Красавица-дылда как оступилась. От Любки не утаится ничто! Минуту назад озаренная великой догадкой в отношении дылды и электронщика, она вдруг ощущает тревогу. Что-то такое здесь происходит, утаенное от нее и пикантное!
Забывая о ритме, будничным шагом подходит к скрытному Гене. Что, что он бормотнул? Отчего дылда споткнулась?
Любка передернула плечиком, приглашая Гену включиться.
Гена подвигал тяжелым плечом.
Любка смотрит на Гену и улыбается.
Гена опускает глаза.
Улыбка у Любы неважная. Губы тонкие, синеватые, рот большой, а зубы… Повесить бы на крепком суку любезных друзей стоматологов!
Гена опускает глаза, а Любке кажется — что от смущения перед ней. Ясно же: все мужчины от нее без ума?
Гена таращится бессмысленно светлыми глазками. Ему так противно сегодня. Зачем сода притащился, не знает и сам, но с утра ему хочется куда-нибудь спрятаться. Забиться в глубокий подвал, запереться там на замок, отсидеться, подальше от воздуха, от пространства, на воздухе плохо ему, вот и пришел в этот каменный дом, где особенно хорошо то, что ставни на окнах глухие, тяжелые.
Последнее время чувство такое, будто вокруг него бродит печальная тень. Все норовит взять его за руку, отвести хочет куда-то. Он выдумал лестницу. Такая высокая, типа пожарной, устремленная в бесконечность, не прислоненная ни к чему. Скрываясь от тени, он лезет по лестнице.
И на фиг ему не нужна была эта женщина, но ее толстый бетонный локоть! Он ухватился за него, как за перила.
Он карабкался высоко над землей, держась за перила, а тень слепо бродила внизу, и когда женщина неслышимо бормотала, он машинально поддакивал, но каждый втор его на самом-то деле был следующей перекладиной. А когда посмотрел в небо, когда увидел две злорадные радуги, одна под другой, голова его закружилась, и лестница покачнулась, а внизу — черный ядовитый луг, пламень озера, дикие гривастые кони, он вцепился в спокойные плечи…