Никола почти забыл, где находится, и, уж конечно, не помнил сейчас ни о каких предупреждениях Вяза. Внезапный порыв сырого ветра прилетел ему в лицо – и это было ощущение настолько позабытое, что Никола едва не закричал от страха и неожиданности. Он открыл глаза и увидел, что иномирцы, все как один, задрали головы к потолку. Никола тоже поднял взгляд, но не увидел ничего, кроме привычного серого металла. Случился еще один порыв – более сильный, от него повеяло холодом, – и вдруг звук, тоже давно стершийся из памяти. Отдаленно он напоминал шум, с которым меч Лавра рассекал воздух на уроках фехтования, – только гораздо громче, резче, мощнее. Словно где-то очень далеко в этот миг взмахнули парой огромных острых крыльев.
– Кры-ла-ты… – почти беззвучно прошептала Элоиза. У Николы в горле встал ком.
Игра началась.
Ошибки и исправления
Никола едва помнил, как пожелал спокойной ночи Лавру и Элоизе и добрел до своей спальни – маленькой каморки в самом конце жилого отсека.
Иномирцы обожали всячески украшать свои комнаты. Но Никола, в отличие от них, собственную спальню обустроил прямо-таки аскетично. У него и личных вещей-то почти не было. Ива не разрешала выносить книги и письменные принадлежности из библиотеки (этот запрет он, правда, порой нарушал), земного же Никола с собой либо не взял, либо все неведомо куда исчезло после Отлета – он почему-то не решался напрямую спросить у Вяза. В комнате стояли только узкая кровать и полупустой шкаф. К изголовью Никола приколол носовой платок, расшитый Лючией, на тумбочке каждый раз перед сном оставлял наручные часы рядом с маленьким обрывком бумаги, на котором Элоиза в четыре года нарисовала, как она сама, Лавр и Никола играют в мяч. В комоде с одеждой он прятал пожелтевшую фотографию, запечатлевшую, как летним днем у клетки с зебрами в зоопарке они стояли втроем – Никола и мама с папой. Там же лежали все его неотправленные письма.
Вот и весь уют.
Писать такие письма его, конечно же, научила Лючия. Подкралась однажды, совсем как когда-то с вышивальными принадлежностями, протянула тонкую стопку листов.
Никола как раз сидел, приклеившись носом к стеклу иллюминатора, и, как ему казалось, полностью слился с окружающей обстановкой. Во всяком случае, за несколько часов его никто так и не заметил. На душе было совсем тяжело. В той, прошлой, жизни ему сегодня полагался торт, свечи и объятия.
– Напиши им, – тихо сказала Лючия.
Никола поднял на нее непонимающий взгляд.
– Твоим маме и папе. Напиши. Расскажи, как ты. Невысказанные слова – они, знаешь, очень болят.
Болят. Точнее и не скажешь.
Никола не спешил соглашаться. Вышивку хоть на стену можно было повесить. А что делать с письмами, которые никогда-никогда так и не дойдут до адресатов?
– Просто попробуй, – Лючия улыбнулась. На ней в тот день была рубашка, расшитая водяными лилиями.
Это, может, был лучший совет в его жизни. Николе только приходилось останавливать себя, чтобы беречь бумагу, – каждый лист он исписывал с двух сторон самым мелким почерком, а потом писал между строками прошлого письма новое. Ему столько нужно было рассказать! Столько поведать, стольким поделиться!
С тех пор как Лючия уснула, у его писем появился еще один адресат.
Не раздеваясь, Никола лег и уставился в потолок. Он смутно помнил, как отец объяснял ему в детстве, что первые версии кораблей были совсем иными – из-за невесомости находиться там было гораздо сложнее. Никола представлял порой, каково это: бесконечный полет, крылатость без крыльев, ремешки, которыми приходится себя пристегивать, чтобы поспать.
Сегодня вечером вообразить отсутствие всякой опоры оказалось очень легко.
Никола вспомнил ощущение от порыва ветра, бившего в лицо, – сырого, яростного: ничего общего с потоком воздуха от лопастей вентиляции, стоявших на корабле. Почему в книге об Игре не было ни слова об этом? Иномирцы не казались удивленными, словно заранее знали, что это случится. Или об этом говорилось в одном из тех отрывков, что он не смог разобрать?
Никола повернулся на другой бок. Может, ему просто не дано всего этого понять. Всей этой проклятой магии-немагии, обрядов и игр. Для них он навсегда местный дурачок, оказавшийся на Корабле из прихоти или странного благородства Вяза. Куда ему до великих древних тайн… Но вот что Элоиза может в результате всего этого исчезнуть – это Никола мог понять прекрасно.
Сон не шел. Никола с силой потер глаза и резко сел. А что, если попробовать копнуть глубже? Лавр столько раз говорил, что даже сами иномирцы, за исключением разве что Старого Оя, едва ли до конца разбираются в миллионе всех этих тонкостей, связанных с играми. А если есть что-то такое… Хорошо, о карте нельзя говорить. Но вдруг из-за того, что Никола подглядел за Элоизой, все нужно провести заново?