– Пусть спит, его и без нас сейчас, наверное, часто тревожат. – Объяснять что-то было бессмысленно. Никола улыбнулся. – Так зачем мы вообще здесь? Душа истосковалась по красоте цветущих ветвей?
От неуклюжей попытки изобразить напыщенные речи иномирцев Николе мгновенно стало неловко. Лавр с сомнением посмотрел на него:
– Лучше продолжай грустить, честное слово. Отцу не нравится, когда Элоиза одна разгуливает по Кораблю «в это беспокойное и тревожное время», как он сам изволил выразиться. Ей неймется посмотреть на Цветение, а я, видимо, просто выдающаяся нянька, чего уж там.
– А я – непревзойденный собеседник и компаньон, ага, – Никола неосторожно задел склонившуюся ветвь. Показалось, будто где-то очень далеко кто-то горько плачет.
– Ты бы поосторожнее. Пришли уже.
Деревце показалось меж других: тонкое, невысокое и хрупкое, с почти прозрачными ветвями, сплошь усыпанными белыми цветами. Совершенно неуместное среди огромных вековых стволов, словно заблудившееся и попавшее в чужое время. В другой мир.
Никола вздрогнул от этой мысли.
Элоиза уже опустилась перед деревом на колени и, подставив ладони, зачарованно наблюдала, как плавно опадают в них лепестки. Никола подошел ближе. Цветы совсем ничем не пахли.
– А шуму-то, – сказал Лавр, обойдя дерево вокруг.
– Так не из-за самого же дерева, дурень, – возвышенный настрой Элоизы улетучивался так же моментально, как и возникал. – Оно же предсветник.
– Ну и кто тут после этого дурень? – Лавр встал рядом и взъерошил Элоизе волосы. – Правильно говорить «предвестник», одаренное ты наше золотце.
Элоиза вывернулась и показала брату язык.
Никола стоял за их спинами и видел, как в каштановых прядях брата и сестры проявлялся медный отлив. Лавр с Элоизой, смеясь, повернулись, и Никола различил в карих глазах новые золотистые искорки и переливчатый блеск в чешуе. Лавр и Элоиза впитывали Лес, наполнялись им до краев, отражали собой его степенную осеннюю красоту. Казалось, постой вот так подольше – и не заметишь, что перед тобой уже машут хвостами две изящные остроносые ящерки, пригретые полуденным солнцем. «Мы – Лес, он – мы», – сказал как-то Лавр очень серьезно. О таких вещах иномирцы не шутили.
Часы на запястье Николы – один из последних подарков отца, сверхпрочный корпус, батарея новейшего образца, – издали противный механический писк. Он поспешил выключить их поскорее, но, конечно же, от волнения перепутал кнопку, потом нужная заела, будильник продолжал трезвонить, и вся эта возня не ускользнула от внимания Лавра.
– Так-так-так, – он протянул руку, помогая Элоизе встать с земли. – И который же это у нас час?
– Не знаю, – пряча глаза, соврал пунцовый Никола. Он совсем забыл, что вчера выставил злосчастный будильник, чтобы не пропустить объявление, зачитавшись в библиотеке. Поход в Лес случился незапланированно.
– О, а я знаю, – Лавр взял его за запястье и одним прикосновением выключил звук на часах. – Одиннадцать ноль-ноль по земному времени, час иволги по-нашему. Совсем скоро – время объявления. – Он наигранно прокашлялся. – Элоиза, не подскажешь – чего?
Элоиза захихикала.
– Время объявления, – голос Элоизы стал манерно-напыщенным, она отставила одну ногу и широко развела руки, подражая Хранителю, – о состоянии здоровья нашего доброго друга Лючии.
Никола выдернул руку и стал сосредоточенно поправлять ремешок. Просыпаясь, он каждый раз первым делом брал их в руки, с ужасом ожидая, что часы встали. Но надежный механизм пока не подводил.
– Ладно тебе, – Лавр вновь заговорил нормальным голосом. Никола по-прежнему буравил взглядом застежку на ремешке. – Пойдем вместе, хорошо? Элоиза, кажется, уже налюбовалась «предсветниками». Ой! – Острый локоть Элоизы уткнулся Лавру в бок. – Ненормальная, больно же! До вечера еще куча времени, и делать сегодня что-то совершенно невозможно. Идем?
Никола поднял взгляд. Лавр улыбался, Элоиза пританцовывала на месте. Ни малейшего шанса остаться одному, однозначно.
В Куполе Никола хотел привычно спрятаться в своем углу у вышитого гобелена, но Лавр упорно потащил его вперед, почти к самому иллюминатору. Элоиза, здороваясь с каждым встречным, шла следом.
Иномирцы, улыбавшиеся Лавру, смотрели будто сквозь Николу – уже по большей части без прежней ненависти, благодаря Вязу, отцу Лавра, но словно и не видя его вовсе. Никола привычно втянул голову в плечи. Ему самому не слишком-то хотелось быть замеченным.
Окружавшие иномирцы больше не восхищали Николу, как в первые годы, своей чуждой непонятной красотой. Такие похожие на людей – с человеческими лицами и телами, – но все же совсем не они. Больше не вызывала ужаса прочная, покрытая причудливыми узорами блестящая чешуя, делавшая их такими сильными, почти неуязвимыми. Дети Великого Змея. Сперва они казались куклами из одной партии, ожившими скульптурами, карнавальными костюмами, навеки приросшими к коже. Словно их всех разнили лишь только прически, цвет глаз и чешуи. Но шли дни, и Никола привык находить крошечные особенности, отличавшие иномирцев друг от друга. Щербинку между передними зубами Лавра, едва заметную морщинку на переносице Вяза, темное пятно – меньше ногтя на детском мизинце – на виске Элоизы. Опознавательные знаки, за которые можно было уцепиться взглядом и не сойти с ума. Теперь же память и вовсе сыграла с Николой злую шутку, и даже люди в воспоминаниях представлялись ему сплошь почти такими же, неотличимыми друг от друга. Он привык совсем не думать о своих чертах, о том, каким слабым, взъерошенным и нелепым, должно быть, кажется им всем. Зеркал Никола избегал, тщетно пытаясь забыть, что может увидеть в них. Тонкую кожу, на которой появлялись прыщи и царапины, круги под глазами, жесткие волосы, торчавшие после сна в разные стороны. Все эти трещины и сколы, ненавистные иномирцам. То, о чем больше всего хотелось и не знать вовсе.