– Лавр, ты с ума сошел?
– Папа! А я тебя и ищу. Прости, не заметил.
– Да ты бы сейчас собой иллюминатор прошиб – и то бы вниманием не удостоил.
– Извини. Я очень спешил. Это по поводу Николы.
– Что бы ты там ни придумал, в этом уже нет надобности. У меня есть доказательства, что Никола ни при чем.
– Ну дела! – Лавр выпучил глаза. Какой же он, в сущности, еще был ребенок. – Ты от Еля, да? Значит, все-таки камеры?
– Они.
Вяз коротко обрисовал сыну увиденное. Лавр чуть на месте не подпрыгнул.
– Вот это да! Я же видел его тогда рядом с Николой после занятий у Еля, видел! Да и в принципе подумал, что лучше перестраховаться, зная отношение Кориандра к Николе… Потому-то и спрятал записи. Оказывается, все не зря!
– Какие записи, Лавр?
– Ох. Тебе не понравится большая часть этой истории.
– Тем сильнее я хочу ее услышать.
Лавр говорил так сбивчиво и торопливо, что Вяз не сразу уловил суть.
– Надеюсь, ты понимаешь, каких дел вы натворили?
– Но ведь мы в итоге восстановили испорченные страницы! – Лавр казался весьма мало уязвленным этим замечанием. И очень гордым за проделанное. – Записи спасены, Никола оправдан, все теперь хорошо, отец!
– Дай их мне, – Вяз протянул руку.
Лавр послушно достал из кармана листы. Строки были неровными, сбивчивыми – обычно Никола писал куда аккуратнее, но все же и сейчас угадывался его почерк. Вяз пробежал глазами. Эти два дурня, конечно, отличились, но с задачей справились отлично: сказка о змее-отступнике была воспроизведена практически полностью.
И теперь она вновь окажется на страницах старинного тома.
Ей не суждено быть забытой. История осталась и на бумаге, и в памяти человеческого мальчика – значит, путь ее пока не закончен. Этим словам еще суждено сыграть свою роль, как бы ни силился Вяз их упрятать, Кориандр – уничтожить, а Никола – забыть. Они выстояли. Змей-отступник останется в памяти, как и все содеянное им.
И дальше этому противиться Вяз отказывался.
– Пойдем скорее, сын. Надо о многом рассказать остальным.
Интермедия
Отрывок из записей Николы после принятия твердолюба:
Некоторые змеи, видимо, уже очень давно спали под надежной защитой Чащи – так давно, что о них все успели позабыть.
О том, который улетел и не вернулся, о змее-отступнике, тоже никто не вспоминал. Или же не хотел вспоминать.
Ир закрыл последнее Окно, через которое змей-отступник покинул иномирцев, и уснул.
А улетевший змей остался запертым в чужом мире: не хотел ли открыть Окно, не мог ли – памяти об этом не сохранилось. Иномирская душа в нем не выдержала такой судьбы – и погибла. И стать бы этому змею просто одним из холмов среди человеческих земель, если бы только он не отыскал себе меж людей новую душу.
Без игр, жеребьевок, обрядов – она просто пришла к нему, будто вернулась после долгого пути домой. Человеческие души живут по иным законам: не покидают своих тел, просто дарят всех себя змею – и он пробуждается, и эти двое делаются неразлучными.
Они парили над миром долгие годы, а когда пришло время и человеческой душе состариться и умереть, змей создал новое Окно, чтобы покинуть мир, где потерял лучшую часть себя, но не успел улететь: вторая часть души его погибла, а он остался недвижно стеречь это – последнее – Окно.
И однажды к нему должны были прийти люди.
Записи
Пропищали и смолкли отцовские часы.
Сон стал бы спасением от тяжелых мыслей, но погрузиться в него не получалось. Никола хотел просто запретить себе думать обо всем этом, но смятение и отчаяние накатывали снова и снова – будто мутные морские волны перед штормом: каждая следующая сильнее и больше, и кажется, что вот-вот захлебнешься.
Минуты тянулись непозволительно долго. Устав проверять циферблат раз в десять секунд, Никола снял часы и убрал в карман. Если все – даже Лавр с Вязом – отвернулись от него, надеяться все равно уже особенно не на что.
Наверное, и хорошо, что Лючия спит. Так можно верить, что хотя бы она все еще не отказалась от него.
Никола вытянул затекшие ноги, чувствуя отрезвляющую боль в мышцах.
Он сделал все, на что был способен. Ждать уже недолго.
В следующий раз дверь открылась ближе к вечеру, и теперь Никола сразу же подскочил. К этому моменту ему больше всего на свете хотелось очутиться в туалете, и на фоне этого желания все страхи несколько меркли.