Ну хоть в чем-то.
Только на миг он было поверил, что сможет стать пусть немного своим им всем, а не только семье Вяза, что он теперь тоже принадлежит к детям Великого Змея, что змей сам выбрал его… И даже тут обманулся.
Он все равно всегда будет чужим. А змей, будь он проклят, так и не научится летать нормально. И Корабль никогда не сдвинется вперед.
Ну как же никто не понимает, насколько Николе страшно и невыносимо все это? И чем страшнее, тем дальше этот чертов змей. А чем дальше – тем больше сжимается от ужаса все внутри.
Никола наклонился и поднял желтый лист. Незнакомый – на земных деревьях он таких не видел. Овальный, прорезанный тонкими кружевными отверстиями – будто одна из салфеток, которые мама когда-то вязала крючком и раскладывала по всему дому. Он бережно вертел тонкую ножку в пальцах, и лист медленно кружился. Никола завороженно наблюдал. Лист был правильной, законной частью этого мира – и даже не догадывался о своем счастье.
Никола судорожно, почти надрывно вздохнул. На Земле он бы давно уже замерз сидеть вот так неподвижно в прохладном осеннем лесу. Здесь же из горла рвался не простудный хрип, а убогий всхлип, и Никола изо всех сил пытался его подавить.
– И что, так и будешь сидеть, лить слезы по своей горькой судьбе? – раздалось над головой.
Никола вздрогнул и поднял взгляд. Напротив – снова неожиданно – стояла Сина.
– А, это ты, – вместо приветствия сказал он.
Если княжна-медведица пришла поиздеваться – да ради бога, он все эти насмешки уже и не замечает почти. Без них даже странно делается, будто что-то не так. Да пусть хоть убивает.
– А ты сама учтивость у нас. Подвинься, – и Сина без приглашения плюхнулась на пень рядом. Как-то совсем неизящно, даже неуклюже.
Пень был не такой большой, чтобы комфортно разместиться на нем вдвоем, и Никола, сдвинувшись на самый край, чуть не свалился. Но посчитал, что, если сейчас подскочит, может обидеть Сину. Решит еще, что он именно с ней сидеть не хочет.
– Когда я пришла поговорить с тобой про карту…
– Помню.
– Ну конечно, помнишь, времени-то всего ничего прошло, а ты не такой дурак, как кругом болтают.
– Ты сегодня тоже поражаешь хорошими манерами, – осмелился сказать Никола.
Сина ткнула его острым локтем в бок.
– Когда мне не позволили стать Лесом, я всех просто возненавидела. Корабль, людей, иномирцев, Отлет… Да даже сам Лес – за то, что ему никогда не бывать моим. Ветивера, конечно, само собой, – за то, что он никогда не заменит мне Лес. Он, к его чести, и не пытался. Никогда не пытается быть тем, кем не является, и это отлично, – она слабо улыбнулась. Никола слушал ее, боясь шелохнуться. – А потом я сделалась одержима тем, чтобы оказаться душой змея. Глупости, как тогда, конечно, все считали. Но я-то знала: раз Белое дерево перебралось с нами на Корабль, значит, однажды и зацветет. Ну и кто тут теперь глупый мечтатель с пустыми фантазиями, скажи мне на милость, а?
– Уж точно не ты, – согласился Никола, хотя он никогда так суровую медведицу не называл. И даже не считал таковой.
– И когда все случилось – ну, начало Игры, – и я увидела, что карта досталась не мне… Отец сам как-то все понял. По твоему виду, наверное. Пообещал, что поможет, даже обрисовал как. Я тогда осознала, что только этой верой и буду жить, что ничего мне не нужно, – даже с Ветивером уже попрощалась.
Никола не решился признаться, что он был свидетелем этой сцены. Сейчас Сина казалась безобидной хвастушкой, пришедшей поболтать, но он слишком хорошо помнил, какой еще она умеет быть.
– А потом мне приснился сон, что я и есть душа змея. Что существуют в моей жизни только крылья, небо, полет, вековая мудрость… Понимаешь, хоть мы пишем книги и складываем легенды, но ни один ушедший иномирец так и не поведал, каково это – стать кем-то другим. Раствориться в ином существе. Но настоящие души змеев действительно тосковали о том, чтобы вернуться на свое место, слиться со змеем… А я просто хотела убежать. Но змей не выбрал меня, мне выпала другая карта, понимаешь? Это была не моя дорога, я просто хотела свернуть со своего пути. И тот сон, он был не радостным, а тоскливым до невозможности. Я проснулась в слезах, представляешь?
Никола хотел сказать, что может представить эту картину с огромным трудом, но промолчал.
– Я лежала и воображала, что никогда больше не увижу своими – иномирскими, не змеиными – глазами мой Лес. Не обниму вот этими руками папу. Не скажу ни слова Ветиверу. Может, даже маму позабуду… Не узнаю того, что предназначено именно мне. Не сделаю, может, ни шагу по этой хваленой Онатаре…