Какое-то время он просто стоял, прислушиваясь к гудению компьютеров, находившихся в правой части библиотеки. Там хранилась информация, собранная землянами: все, что они успели накопить за многовековую историю – и хаотично загрузить в эти машины перед Отлетом. Когда Никола лет семь назад начал замечать, что все хуже помнит родную речь и даже сны теперь видит на иномирском, он, по совету Вяза, стал приходить сюда. Ива научила его пользоваться компьютером и работать с архивами. Никола отыскал книги о родном городе, но они оказались до того сухо и скучно написаны, что он на третьей же странице устал продираться через все эти незнакомые термины и обилие цифр. Тогда он попытался вспомнить название сборника сказок, которые мама читала ему на Земле перед сном. Дело пошло быстрее.
Он стал приходить сюда при первой удобной возможности: в свободные часы, поздними вечерами вместо сна, сбегал с ненавистных уроков фехтования и застолий. Читал сперва жадно, без разбора: древние мифы и популярные любовные романы (краснея и перелистывая страницы), старую научную фантастику (порой, сравнивая написанное с их космическим кораблем, очень сильно недоумевал) и детские книжки-картинки (это быстро наскучило). Вызубривал целые куски из словарей и справочников. Как будто мог отыскать во всех этих строках что-то очень нужное, бесконечно важное, неуловимое… Но всегда тщетно.
Сегодня Никола шагнул влево, к стеллажам, уставленным иномирскими книгами. Компьютерами для хранения своих знаний иномирцы надменно пренебрегли – как предпочитали это делать всякий раз, когда можно было избежать столкновения с техникой. Дети Великого Змея не боялись изделий из металла. Просто почти до ненависти презирали – оттого и было для них нынешнее странствие порой настоящей пыткой. Свои сказания в этот путь они забрали на пожелтевших страницах старых томов.
Никола сперва заставлял себя читать эти книги, чтобы не огорчать Вяза и побыстрее выучить иномирский. Затем, смирившись с невозможностью стать своим, – чтобы начать хоть немного понимать происходившее. Отыскать что-то в книге почти всегда было проще, чем разобраться в путаных объяснениях Лавра. А потом пришла неожиданная радость узнавания. Никола читал историю морского народа – в знак траура Ива сделала обложки для этих томов из черного сукна – и понимал, откуда в книгах его мира взялись мавки, русалки, водяные, сирены, морские нимфы и еще бессчетное количество невероятных водных обитателей. Истории лесных иномирцев тесно переплетались с легендами об оборотнях всех мастей, существовавших почти в каждой культуре. Страшная нечисть, которой, судя по книгам, любили пугать земных детей, поразительно ложилась на знания Николы о том, какие видения умели насылать на людей разозленные иномирцы. Феи, эльфы, пикси – чем больше он читал, тем яснее понимал, сколько же всего на самом деле просочилось к людям через О́кна. Никола даже хотел показать земные сказки про леших и других хранителей леса Старому Ою, но так и не решился. Хотя для себя все же уяснил, что не так уж редко в былые времена иномирцы захаживали в людские земли.
Он полюбил иномирский отсек библиотеки. Бережно сопоставил даты закрытия большинства Окон с тем, что происходило в это время в его родном мире. Технологии, наука и прогресс ужасали иномирцев настолько, что они решились навсегда закрыть Окна. В нынешнем положении змеиного народа Николе виделось очень много злой иронии, но он ни разу не посмел заговорить об этом с кем-то.
Он быстро нашел нужную полку и оставленную на ней вчера книгу о жеребьевке. «Главная Игра», – значилось золотым на темно-алом. Главная Игра, Большая Беда. Страсть все возвышать неизбежно приобреталась за тысячелетия долгой жизни, хотя самому Николе казалось, что все должно было быть ровно наоборот. Что можно считать величественнее самого себя, когда тебе почти неведомы ни изъяны, ни ход времени?
Никола бережно погладил обложку, провел пальцем по ровному срезу. Бумага внутри была плотной и гладкой, каждая буква – безукоризненно выведенной. Великолепная работа. Иномирцы все делали на века – долго, кропотливо, с бесконечной преданностью ремеслу. Ручной труд ценился, кажется, превыше всех прочих, и все, что создавалось, было штучным и превосходным по качеству. Горсть любовно выращенных ягод насыщала, как полноценное застолье, сшитая одежда очень долго не рвалась и не изнашивалась, глиняные чаши и кубки при всей легкости были прочнее камня.