Впрочем, и повод для подобного шика был. Месяц назад, заехав проведать отца, познакомился Герман у него с тверским чиновником, коллежским асессором Румяновым, толстым господином со старомодными бакенбардами и вечным насморком, от которого тот не переставая сморкался, издавая какой-то слоновий рык. С Румяновым они позже зашли в трактир, выпили, обсудили гномский вопрос, во многом сошлись, и изрядно подвыпивший чиновник предложил Брагинскому заезжать к нему как-нибудь запросто. Неделю спустя Герман к нему в самом деле заехал и познакомился с супругой чиновника, статной блондинкой, дамой еще молодой, но уже весомых достоинств, которые с трудом удерживал лиф ее сиреневого платья.
По тому, как эта дама на него поглядела при первой встрече, Герман понял, что ей должно быть очень скучно в этом доме на окраине провинциального города, с мужем-барсуком и единственной дочкой, которую она незадолго до того отправила в пансион. Ничего такого между ними сказано не было: поговорил Герман с ней о литературе, очень ее заинтересовал рассказом о модных ныне поэтах-экстатистах, пообещал привезти как-нибудь что-то из них почитать, да и засобирался домой. И только уже у выхода, провожая его, Аглая Мартыновна — так звали Румянову — взяла его за руку и прошептала, слегка смутившись: «Заезжайте к нам как-нибудь еще. Да вот хоть бы в мае, числа тринадцатого? Я вас очень буду ждать».
Признаться, Герман, может быть, и манкировал бы этим приглашением, если бы коллежский асессор не упомянул в разговоре с ним, что как раз двенадцатого числа убывает на ревизию в Кашин, где местная управа совсем уже потеряла всякий страх и стыд, и надо бы ее вывести на чистую воду, на что у него уйдет никак не менее недели.
С учетом этого, приглашение Аглаи Мартыновны приобретало несколько иной оборот, довольно волнующий. В этом-то и причина того, что Герман в отличном расположении духа ехал нынче в нанятой на вокзале извозчичьей пролетке, напевая себе под нос романс «Не возбуждай несбыточных мечтаний» и барабаня пальцами по саквояжику. Жизнь его в последнее время бы скучной, как урок грамматики, и он радовался тому, что в ней наметилось хоть какое-то приключение. Если бы только мог он знать в ту пору истинный масштаб приключений, навстречу которым он едет!
Впрочем, нельзя сказать, чтобы он не осознавал некоторой неуместности своего гусарства. Его Внутренний Дворецкий, глядя на это, осуждающе качал головой и пощипывал бакенбарды.
Про Дворецкого надо, пожалуй, разъяснить. Настоящего дворецкого у молодого человека никогда не было — не на что содержать. Однако он всегда любил представлять себя этаким великосветским шалопаем, у которого есть умный, но брюзгливый старый слуга, который хоть и не любит проказ своего барина, но всегда за него горой, в нужное время и остановит, и совет дельный подаст, а то и просто поворчит, и от этого на душе уже легче.
Так-то в его воображении и родился Внутренний Дворецкий: этакий в возрасте уж с пятьдесят, в старомодной ливрее и с пышными бакенбардами. Он обычно и являлся пред внутренним взором Германа, когда происходило нечто из ряда вон и нужен был совет, а посоветоваться было не с кем. Нынче особенного совета не требовалось, однако Внутренний Дворецкий иной раз являлся и без зова, когда чувствовал, что барин расшалился. Впрочем, Герман от него отмахнулся. Поди прочь, не до тебя сейчас.
Аглая Мартыновна встретила гостя в дверях, зарделась, приняв букет, пригласила войти и проводила в простенько обставленную гостиную со слегка ободранными стульями и гравюрой, изображающей амура. Наш герой рассыпался в комплиментах, похвалив и ее глаза, и вкус, с которым она выбрала свое зеленое платье — довольно открытое, надо сказать — и даже нацелился, было, сказать уже что-нибудь насчет форм, достойных Венеры…
Смутил его только звук нескольких голосов, причем мужских, доносившихся из-за стенки. Не напутал ли он что-нибудь? А ну как коллежский асессор на самом деле дома? В таком случае явление с букетом не объяснишь, и выйдет скандал.
— Что такое? — спросила разнежившаяся от комплиментов Аглая, заметив, что гость что-то занервничал.
— А у вас там сегодня сослуживцы его высокоблагородия съехались? — спросил он как можно беззаботнее, кивнув в сторону стены, откуда слышались голоса.