— Всем оставаться на своих местах! — гаркнул вдруг голос, звучавший словно из глубин ада: громкий, яростный, жесткий. — Корпус жандармов! Одна попытка пошевелиться, и всем конец. Имею на позиции темпоратор и применю его при первом же звуке.
— Что такое? — задушенно прошептала Аглая, прикрываясь только что снятой рубашкой. От ужаса она стала, казалось еще белее, и походила уже на призрак.
— Ти… тихо… — прошептал в ответ Герман.
— Ну, и встрял же ты, батюшка! — произнес Внутренний Дворецкий. Перед глазами тут же предстал ряд неприятных картин: обыск, допрос, люди в синих мундирах расспрашивают полуголую перепуганную Аглаю. «На каком основании здесь находится этот молодой человек?». Затем приезжает срочно вызванный из Кашина муж… В общем, грядущая ночь, кажется, будет, куда менее приятной, чем ожидалось. Однако, к чему здесь жандармы? Не иначе, там за стенкой и впрямь сходка каких-нибудь нигилистов. Господи, что бы им было не устроить свое сборище в другом месте!
Внизу хлопнула дверь и послышались чьи-то торопливые шаги. Затем грянул револьверный выстрел, а вслед за ним другой. В ответ им из кустов загрохотали новые, погромче, видать, ружейные. Одна пуля с оглушительным звоном разнесла стекло спальни, Аглая взвизгнула, соскочила с кровати, и совершенно голая забилась в угол, не заботясь уже о приличиях. Герман тоже машинально пригнулся.
— Вы не поняли⁈ — проревел голос. — Или думаете, шучу⁈ Викентий, залп!
То, что произошло в следующую секунду, впоследствии не раз снилось Герману в кошмарных снах. Лицо Аглаи вдруг сморщилось, посерело, словно она мгновенно постарела лет на пятьдесят. Тело ее, и без того съежившееся в углу, стало вдруг еще меньше и в какие-то несколько секунд превратилось в скрюченную серую мумию с черными провалами на месте глаз и обнажившимися словно в оскале зубами.
— Ах ты ж… правда темпоратор… — прошептал Герман, которого трясло от ужаса. Внутренний Дворецкий только шлепнулся на пол и перекрестился.
Про это оружие он только слышал, причем говорить о нем полагалось только шепотом. Кое-кто даже утверждал, что его вовсе не существует, и это просто страшные сказки, распускаемые жандармами. Но приходилось признать: у них в самом деле есть машина, испускающая луч, который, не повреждая строений и прочего имущества, искривляет время для живых существ. Вот только… Господи Боже, ему-то что теперь делать⁈
Голова Германа заработала с умопомрачительной скоростью, какой он сам от себя не ожидал. Очевидно, ему просто повезло, и луч его не задел. Но второго дожидаться никакого резона нет. Как этого избежать? Даже если всех нигилистов уже перебили, то могут ведь жахнуть еще раз просто для верности. Надо показать, что в доме есть живой человек, но он не враг, а верный подданный Его Величества. Но как показать?
— Да ты, барин, найди какую-нибудь тряпку, да помаши ей в окно, — услужливо подсказал Внутренний Дворецкий. — А они поймут, что это символ мира, вот что.
Долго искать не пришлось — на кровати все еще валялась белая ночная рубашка Аглаи. Стараясь не смотреть на то, что осталось от хозяйки дома, Герман подобрал ее последнее одеяние, подошел, крадучись к окну и пару раз взмахнул им. Глянув при этом на поляну он заметил на противоположной стороне улицы троих людей в темных мундирах. Один из них возился с какой-то машиной на треноге, похожей на фотографический аппарат, другой же держал одной рукой металлический рупор, а в другой сжимал револьвер. Головного убора на нем не было, и в лунном свете сияла шевелюра, почти полностью седая, в то время как старым жандарм не выглядел и выправку имел знатную.
— Сдаетесь⁈ — проговорил он, поднеся рупор к губам. — Стоять на месте, мои люди заходят!
В ту же секунду, повинуясь его жесту, две другие фигуры в синих мундирах двинулись через улицу к дому. Герман застыл в оконном проеме, боясь пошевелиться. И вот, когда две тени уже почти достигли крыльца, из окна первого этажа грянул выстрел, и одна из них пала навзничь.