– Надо же, не накрашена. А я все время смотрел и думал: неужели у тебя свои такие ресницы?
Остатки влаги испаряются из глаз. Он на меня смотрел? Все время? Он что-то там обо мне думал, о моих ресницах? Это кажется невероятным.
Его лицо снова приближается, и он проводит платком, от которого пахнет чистотой и утюгом, по моей щеке.
– И румянец настоящий, – говорит он негромко. Мне кажется, что он меня сейчас поцелует, и я зажмуриваюсь от страха и восторга.
Но Игорь только треплет меня по плечу.
– Обидел кто?
Я трясу головой.
– Я так понимаю – это значит нет. Ну, если кто обидит – ты сразу ко мне. Поняла? Все, мне пора.
Он повернулся и ушел. Шаги его постепенно затерялись в гуле школьного коридора. А я стояла и слушала, как колотится мое сердце, словно пытается вырваться из груди. Внезапно спазм в животе заставил меня согнуться. Я уже знала эту боль – месячные у меня начались год назад, но были все еще нерегулярными.
В тот теплый осенний день многое для меня изменилось. Мы пекли с матерью пирожки на завтра – с ливером, с капустой, с яблочным повидлом.
И мне не хотелось есть. В меня словно вселился какой-то новый дух – в таком состоянии девочки пишут стихи, а я… Я сочинила новую начинку для пирожков – гречневая каша с мелко порубленным соленым огурцом и поджаренным луком. Мать смотрела на меня недоуменно, пока я проделывала все кулинарные манипуляции, но ни слова не сказала. А пирожки в тот раз удались особенно, тесто подошло на диво. Сочиненная мною начинка таяла во рту – три вкуса, непохожие и все-таки друг друга дополняющие, слились и образовали новый, необычайный. Это был вкус уюта, домашнего тепла, вкус уверенности в завтрашнем дне.
– Давно заметила: с каким настроением берешься за выпечку, так она и получится, – сказала мне мама. – А твоя начинка хороша. На грибы похоже. И быстро, и вкусно, и недорого получается. Жаль, не пойдут у нас такие пироги.
– Почему? – огорчилась я.
– Люди не поймут. Ну ты сама подумай, что мы напишем на ценнике? Пирожки с гречневой кашей, соленым огурцом и луком?
Мама была права. Весной как-то нам привезли два ведра черемухи, и мы пытались делать с ней пирожки, но они не пошли. Чуть терпковатый, вяжущий вкус оказался неповторимым и невостребованным. К нововведениям на рынке относились осторожно. Любили проверенную, простую еду – мясо, картошку. Впрочем, что может быть проще гречневой каши и соленого огурца?
– А может, ничего не писать на ценнике? – осторожно спросила я.
– Вот тебе раз, как же ничего не писать? – засмеялась мама. – Купи то, не знаю что?
– Можно просто: пирожки фирменные.
– Выдумщица ты, Дуся… Ну ладно, давай попробуем, убытку большого не будет…
В тот день я, кажется, первый раз в жизни забыла поужинать.
Наверное, с того дня во мне стали исподволь происходить перемены, которых я сначала не замечала – отказывалась замечать, привыкнув к своему неказистому, в общем-то, облику. Нет, я не стала стройной, как лань. Но я начала быстро ходить, меня словно несли какие-то крылья, незримые постороннему глазу, и мои подружки смеялись:
– Дунька, за тобой не угонишься!
То ли от ходьбы, то ли из-за того, что теперь я частенько забывала поесть, у меня появилась талия, и спина приобрела соблазнительный прогиб. Ноги немного усохли, теперь это были уже не колонны равномерной толщины по всей длине, а настоящие женские ножки, с тонкими щиколотками, округлыми коленями, налитыми бедрами.
Правда, по контрасту со стройными ногами и тонкой талией мои ягодицы стали казаться еще более выдающимися.
– Вот это корма! – кричали мне порой вслед.
Я рассматривала себя в ванной комнате. Зеркало было маленькое, мутное. Изгибаясь, как змея, я убедилась – слово «корма» действительно подходит этой части моего обильного тела. К тому же моя задница покачивалась при ходьбе совершенно независимо от моего желания, как корма корабля, плавно преодолевающего волны. В общем, вела себя совершенно непристойно.
Гораздо больше мне нравилась грудь. Она выросла как-то внезапно и доставляла мне немало хлопот – болела, ныла, наливаясь горячей тяжестью, из-за этого стало трудно спать на животе и пришлось купить новый лифчик. Но и он скоро стал маловат. Когда я раздевалась, чтобы принять ванну, и расстегивала замочек, мои груди выпрыгивала из тесных кружевных чашек, словно мячики. Я трогала их – кожа была словно атласная, туго натянутая, и стоило прикоснуться, как розовые соски делались яркими и крупными, как вишни-скороспелки, а в животе начинали порхать бабочки.