Теперь дальше: 11. В приложениях нет иронии; 12. В персонажах, которые выбиваются из своего образа, нет иронии. Стоп: вернемся к проблеме юмора. В принципе, если кто-нибудь шутит или рассказывает анекдот, а ты почему-то его не понял, это не значит, что здесь есть ирония. Или «нео-ирония». Это просто значит, что ты не понял анекдота. И тут нет ничего страшного. Если человек не понял анекдота или не хочет читать то, что напечатано очень мелким шрифтом, совершенно незачем злиться. Можно просто спокойно пропустить этот кусок или сделать паузу, отложить книгу, погулять по саду или сесть к окошку с упаковкой прекрасного холодного пива «Бартлз-энд-Джеймс». Мы застряли в ситуации, при которой некая группа патентованно-нетерпимых и при этом на удивление ленивых культурных наблюдателей делит все, что угодно, на две части: Серьезное и Ироничное. При этом осуждается и то, и другое. Все оказывается либо поверхностным и неискренним, либо слезливым и скучным. При таком раскладе этой книге уготовано странное место: очень многие читатели, особенно те, кто хорошо знаком с автором, слишком много прочел и слишком часто говорил о том, что слишком много прочел, почувствовали, что в книге много неприкрытого, грубого и чересчур сентиментального, одним словом — излишне серьезного. Но было много и тех, кто считал, что лучше бы весь текст был написан в той же манере, что и вступительная часть, то есть был бы лучше оформлен/упакован. В то же время были и те, кто счел, что вступительная часть — кромешная порнография, а следовательно, и вся книга написана с фигой в кармане, с кивками в сторону немногих избранных; одним словом, эти люди говорят; Господи, ну почему было не рассказать эту историю как есть, какой бы грустной она ни была? В общем, книга не удалась. По крайней мере, многие так считают. А если книга не удалась, то к ней лепят этикетки: пост-что-то, мета-то-то. Господи. Ну что тут поделаешь? Это ярлыки, которыми пользуются те, у кого нет собственного мнения. Вместо того чтобы просто сказать «мне понравилось» или «мне не понравилось», они пытаются отбиваться от впечатления, произведенного на них книгой, с помощью бессмысленных этикеток. Ну давайте наконец избавимся от этих слов, которые нужны лишь для того, чтобы делать сложным то, что проще простого. Ну вот по-честному: каждый, кто прочтет эту книгу — как и любую другую книгу — и так ее поймет. Поэтому я умоляю вас:
ЛЮДИ, ДРУЗЬЯ, ПРОШУ: ДОВЕРЯЙТЕ СВОИМ ГЛАЗАМ,
ДОВЕРЯЙТЕ СВОЕМУ СЛУХУ,
ДОВЕРЯЙТЕ СВОЕМУ ЧУТЬЮ.
Только если скользить по поверхности, брать все из вторых рук, составлять впечатление раньше, чем воспринимать — непредвзято и с открытым сердцем, — только тогда, ничего не поняв, мы пользуемся уничижительными ярлыками. Имейте в виду, я живу не в постмодернистском мире. Я не жил в эпоху, когда что-то новое называлось модернистским; для меня не было ничего модернистского, поэтому не может быть и ничего постмодернистского. Для меня все есть Новое. Каждый день весь мир для меня — Новый. Только для тех, кто родился, скажем, году в 1870-м, термин «постмодернизм» может иметь хоть какой-то смысл, а для всех остальных… мы родились, мы видим и воссоздаем наш мир на основе того, что видим и переживаем. И для того, чтобы понять мир, нам не нужно наклеивать на него ярлыки, втискивать его в классификационные схемы. Это глупые ярлыки, они предназначены для того, чтобы мы перестали размышлять, и противоречат всем нашим знаниям о мире и повседневной реальности. Мы знаем, что плачем и смеемся каждый день. Мы делаем и то и другое каждый день, в один и тот же день. Но в искусстве мы требуем жестких границ между первым и вторым. Мы знаем, что фильм должен быть или комедией, или дра — мой. Мы знаем, что книга должна быть или серьезной, или юмористической. Но представьте себе, что в тех же категориях описывается день или час твоей жизни: каждый день, когда мы покупаем леденец, то слышим что-нибудь смешное, кто-нибудь шутит с нами; дома мы читаем анекдот в газете; смотрим что-нибудь веселое по телевизору; приятель рассказывает историю, которая нас веселит. И все это происходит в тот же самый день, когда происходят и другие события, события страшные. Но мы ведь не приклеиваем к нашим дням ярлыки «Серьезный день» и «Юмористический день». Мы знаем, что каждый день вмещает бездну нюансов, и если его расписать, там получится масса взаимоисключающих абзацев: веселых, грустных, досадных, жестоких, пугающих, соблазнительных. Но в художественной литературе мы ненавидим такое. Это очень грустно, но кое-что можно исправить, если вы все присоединитесь ко мне и подпишитесь под весьма разумным воззванием, над которым я долго работал и которое в первоначальной редакции составляло 612 страниц; скоро оно будет разослано в Конгресс и другие органы власти, и его будет легко привести в действие и у нас, и во всем мире, поскольку оно было сведено к лаконичному и жалобному призыву: