Мышонок забраковал тетю Утку - у нее противный голос. Не принял он и тетю Жабу, и тетю Щуку, и тетю Лошадь...
Тетя Кошка, как известно, понравилась мышонку, но, увы, и мышонок пришелся по вкусу тете Кошке.
Увлеченный собственным чтением, Сережа не сразу понял, что Андрюшка тихо плачет, а когда понял и опустил книгу на колени, было уж поздно - тихий плач превратился в громкий рев.
- Ты что, Андрюха?!
Андрюшка зарыдал еще громче, еще горше. Это была первая стадия того самого двенадцатибалльного рева-урагана, которого так боялся чувствительный «узкопленочный технарь».
- У тебя что-нибудь болит?
Андрюшка замотал головой. Крупные светлые бусинки слез катились по его щекам, и казалось, этому бурному слезопаду не будет конца. Что с ним такое? Почему он плачет так горько, с таким ужасным надрывом? Мышонка жалко? Но ведь Наташа много раз читала ему эти стихи, и он - ничего, улыбался и даже смеялся!.. Видимо, надо его как-то развлечь, переключить на другие эмоции.
Сережа покрутил диск телефонного аппарата, сказал нарочито громко и бодро:
- Это слон? Послушайте, слон, наш мальчик плачет, что делать?.. Хорошо, я передам!
Он положил трубку и сказал продолжавшему реветь Андрюшке:
- Слон, — понимаешь: сам слон! — просил тебе передать, что, если ты перестанешь плакать, он придет к нам в гости.
Андрюшка замолчал. Перспектива встречи со Слoном, видимо, заинтриговала его, но через секунду ураган рева, перейдя в свою вторую стадию, с новой силой стал бушевать в комнате. Слон был тут же забыт. Та же участь постигла и Бегемота, и Крокодила, и доктора Айболита, и Мойдодыра - всех, кому звонил по телефону начитанный папа Сережа.
Изнемогая, он оставил наконец в покое телефонную трубку и сказал плачущим голосом:
- Слушай, Андрей Сергеевич, перестань, а то я, кажется, тоже зареву. Так и будем с тобой реветь дуэтом.
И вдруг телефон на столике подле дивана зазвонил сам. Сережа снял трубку и услышал веселый Наташи голос:
- Сережка?! Антракт уже кончается, а телефон только что освободился. С кем ты там болтал?
- В основном с разными млекопитающими. Слушай, у нас дела дрянь. Наш мальчик плачет! Я никак не могу его успокоить.
- Не трепещи так ужасно, а расскажи по порядку, толком, что там у вас произошло.
Сережа рассказал по порядку, толком.
- Дурачок ты, дурачок, — сказала Наташа совершенно спокойно. — Одно дело - когда я читаю ему эти стихи, а другое - когда читаешь ты, а меня дома нет. Мало ли что могло прийти в его бедную головку!
- Но я же рядом. Я – папа! – а не какая-то там драная тетя Кошка!
- Ну-ка, посади его себе на колени и приложи к его ушку трубку. Быстро давай!
Сережа сажает ревущего Андрюшку себе на колени и прикладывает к его розовому уху телефонную трубку. Трубка что-то говорит вкрадчивым, воркующим голосом. И происходит чудо: ураган рева стихает, слезопад прекращается. Андрюшка с облегчением глубоко вздыхает, счастливо улыбаясь, смотрит на отца и произносит то слово, на котором, если не считать трех мифических китов, держится планета Земля.
Мелкая бытовая тема
Живут в одном городе, в одном доме, на одной лестничной клетке два человека — два приятеля, вернее, два бывших приятеля: критик и сатирик.
Когда-то они учились в одном институте, на одном курсе, но потом их пути разошлись.
Критик сделал карьеру и получил звание «влиятельного». Его теперь так и называют: «влиятельный критик такой-то»!
Сатирик карьеру не сделал: его как называли «и др.», так и теперь называют «и др.».
Критик и сатирик довольно часто встречаются в приватной обстановке — в кабине лифта, когда они или вместе спускаются со своего пятого этажа, или когда вместе поднимаются на тот же этаж.
Спускаясь или поднимаясь, критик и сатирик, естественно, переговариваются о том о сем, и критик обычно пытается поддеть сатирика под «девятое ребро».
— Все пишешь свою сатирку! — говорит влиятельный, но низкорослый критик, снисходительно глядя на долговязого сатирика снизу вверх.
— Пишу! — виновато подтверждает сатирик.
— Пишешь-пишешь, а похвал себе не слышишь!
- От вас зависит, от критиков. От тебя, в частности.
Сказал эти слова сатирик, и вдруг низкорослый критик стал на его глазах расти. Вот он уже превратился в великана, в этакого нового Гулливера, голова его пробила крышу кабины и оказалась где-то там, на уровне десятого этажа дома, и оттуда, с этой пугающей высоты, до сатирика доносится приглушенное, как бы львиное рыкание: